Их последняя встреча - Анита Шрив

Во вторник приезжает Рич, и мы на пару недель поедем на сафари. Я с нетерпением ждал этого (полагаю, и сейчас жду), хотя прихожу в отчаяние от мысли, что не смогу получить твоего письма. (Пожалуй, тебе не следует писать мне недели две. Нет, все же пиши, просто не отправляй, пока я не вернусь. Ненавижу эти чертовы уловки. Они унижают нас, так же как и Питера с Региной. Но я не вижу, как этого можно избежать. А ты?)

Я последовал совету знакомого и встретился с одним человеком в Найроби — владельцем журнала, чтобы узнать, не захочет ли он опубликовать что-нибудь из моих стихов. Дело было ненадежное, но я все же отправился в Найроби (звонил в «Нью-Йоркер» за двенадцать долларов в минуту — наверное, потратил всю сумму будущего чека), чтобы попробовать. Это довольно странный журнал, какой-то гибрид, нечто среднее между «Мак-коллз» и «Таймс» (интервью с высокопоставленными политиками рядом с кулинарными рецептами), но редактор мне понравился. Он получил образование в Штатах — как выяснилось, в Индиане — и пригласил меня на ленч. Он согласился опубликовать несколько моих стихотворений. (В этом случае мне тоже заплатят. Мне даже неловко от моего богатства.) Однако у этой встречи был и побочный результат: редактор сказал, что отчаянно нуждается в репортерах, и спросил, не напишу ли я для него пару статей. Я ответил, что никогда не работал журналистом, но, кажется, это его не волновало — думаю, главным для него было то, что я под рукой и могу писать по-английски. Я подумал: почему бы и нет? И согласился. В результате завтра уезжаю в Рифтовую долину освещать siku kuu (буквальный перевод: «большой день») у масаи. В сопровождении фотографа. По-моему, это может представлять определенный интерес.

Линда, я просто умираю. Я должен увидеть тебя как можно скорее. У тебя есть возможность уехать на несколько дней? Я думаю о том (возможно, напрасно), чтобы встретиться на побережье. Регина поедет на сафари вместе с нами, но, когда мы доберемся до Момбасы, она там надолго не задержится (не переносит влажности). Я мог бы убедить Рича вернуться вместе с ней (к тому времени старший брат ему уже порядком надоест и Ричу, вероятно, очень захочется побыть одному). Встретиться с тобой в Ламу было бы просто блаженством. Ты когда-нибудь бывала там? Другой вариант: вообще забудь про побережье и приезжай в Найроби. Или давай я приеду в Нджию. Мы можем встретиться в Лимуру? Все мое тело изнывает.

Всегда люблю,

Томас

P. S. Ненавижу то, как заканчиваются мои письма, — слишком прохладно или слишком слащаво.

P. P. S. Заголовок в сегодняшней газете: «РАЗЪЯРЕННЫЕ СЛОНЫ УНИЧТОЖИЛИ УРОЖАЙ».

17 января

Дорогой Томас!

Сегодня мне очень грустно. Утром в больнице «Мария Магдалина» умер Дэвид. Доктор Бенуа сделал все, что мог, но пневмония захватила оба легких, и у Дэвида не было сил бороться с ней. Я только что ходила сообщить его матери, которая и сама тяжело больна; едва ли она услышала то, что я ей сказала. Что же это за ужасная болезнь, Томас? Доктор Бенуа злится и на себя, и на Брюссель: слишком много времени ушло на то, чтобы прислать нам результаты анализов. Но в Брюсселе тоже озадачены, они отправили образцы в Америку, в Центр контроля и предупреждения заболеваний. Доктор Бенуа говорит, что он уже видел другие подобные случаи и обеспокоен тем, что болезнь распространяется, а он еще не в состоянии установить, что это такое.

Дэвид был мужественным мальчиком. Завтра состоятся похороны.

Да, я думаю, что мы сможем встретиться с тобой на побережье. Мне придется так все устроить, чтобы я поехала с Питером или вернулась с ним, но, возможно, получится выкроить два дня, чтобы побыть с тобой. Я тоже страстно этого желаю, хотя боюсь увидеть тебя снова. Вероятно, причина в моем сегодняшнем унылом настроении, но я не вижу никакого хорошего исхода наших с тобой отношений. Никакого. Кто-то очень сильно пострадает — и, надо надеяться, это будем мы.

Я рада твоим новостям из «Нью-Йоркера». Ты должен прислать мне стихотворения, которые они собираются напечатать.

Томас, я люблю тебя сильнее, чем это мне казалось вообще возможным. И мне грустно — за Питера, за то, чего он от меня никогда не получал.

Опускаю прохладную концовку. Никакие слова не годятся.

Линда

P. S. Я воспользовалась шансом написать тебе одно письмо, прежде чем ты уедешь на побережье. Молю, чтобы именно ты получил его.

26 января

Дорогая Линда!

Мне очень жаль Дэвида. Надеюсь, он не слишком страдал. Странно, но я рад, что его мать не вполне осознает, что произошло. Это всегда казалось мне самым страшным: страдания матери, утратившей своего ребенка. Сожалею, что ты так страстно ненавидишь своего Бога, — ты могла бы найти успокоение в мыслях о том, что Дэвид теперь с Ним. Такие исключительные чувства, которые уместились в одном абзаце…

Я был просто без ума, когда узнал, что у тебя, возможно, получится встретиться со мной на побережье. Можно будет сделать это в Ламу? Завтра я сообщу тебе дату и подышу место, где мы могли бы встретиться. Боже мой, Линда, это должно произойти! Кто-то другой мог бы поставить свои сомнения и колебания выше желания, но только не я. Иногда я говорю себе, что мы задолжали это самим себе за все те дни и ночи, которые мы потеряли, хотя знаю, что это не имеет никакого морального оправдания. Кто-то (возможно, твоя монахиня) может сказать нам, что это «очень плохо», что у нас есть обязательства перед другими людьми и следует их уважать. Но вот что я думаю: разве девять лет назад, перед синим коттеджем возле океана, мы с тобой не приняли более важных обязательств? Должен ли я расплачиваться всю оставшуюся жизнь за тот момент, когда был небрежен на скользком повороте? Понял бы я Регину, случись такое с ней? Боже, надеюсь, что понял бы.

Я только что закончил первую свою статью для журнала, о котором тебе рассказывал. Все-таки siku kuu оказалось событием неординарным. Во время этой церемонии собралась тысяча мужчин масаи: они пришли помазать своих женщин медовым пивом, чтобы те приносили им больше детей. Этот обряд происходит каждые двадцать лет, и я надеюсь, что достойно описал его. Я скорее написал бы стихотворение, но вряд ли это сейчас нужно моему редактору. Не буду утомлять тебя подробным отчетом, опишу лишь главное. Когда мы добрались до Магади-роуд, только забрезжил рассвет. Разговоры спросонья с сопровождающим меня фотографом. Двести пятьдесят краалей, две тысячи масаи в одном месте. Красно-коричневые одеяния женщин, их серьги с перпендикулярными подвесками, кассеты для фотопленки в ушах. Сотни детей — любопытных, трогательных, дружелюбных, смеющихся. Мужчина библейского вида по имени Захария, который терпеливо объяснил нам эту церемонию. Женщины, одни отрешенно-покорные, другие торжественные, третьи полусумасшедшие, в состоянии крайнего возбуждения и в эпилептических припадках. Низкие, агонизирующие стоны. На мне детская панама от солнца, потому что свою я забыл. Раздаю сигареты. Отхожу в сторону, чтобы отлить, думаю, не оскверняю ли я своим мочеиспусканием священную землю. Раздача слив. Суровые, как у римлян времен упадка империи, лица молодых мужчин. Продолжительные переговоры о выборе женщин, которые кажутся пугающе спокойными.