Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

Однако один человек может помочь другому, не только давая внешние, земные блага, но и давая совет и направляя, утешая, наставляя и проявляя участие, и таковые даяния могут быть, по-видимому, даже более важными. И вот, ты, быть может, дорогой ценой приобрел опыт, который имеешь, и наставление, которое ты мог бы предложить, оплачено многими скорбями и тяготами, постигшими тебя в день нужды, и потому ты не хочешь с этим шутить, не хочешь бросать слов на ветер, но желаешь держать в цене то, что получил так нелегко. О! Ты приобрел свой опыт у жизни, и если тебе, как ты сам говоришь, несладко было его приобретать, то разве хочешь ты сам стать для другого тем, чем стала для тебя жизнь, чтобы он тоже мог потом сказать: я дорого заплатил за этот опыт, и мне несладко было приобретать его? И когда ты можешь в чем-то научить, наставить, то разве твое наставление будет даром, если ты не сумеешь отделить его от себя и себя от него? И разве твое наставление в чем-то потеряет, если тот, кто принимает его, увидит, что ты, кто, казалось бы, сам не так нуждаешься в нем, смиряешься под это наставление, давая ему стать действенным прежде всего для тебя как нуждающегося в нем более всего, давая ему в повторении быть в твоей душе живым и юным, каким оно было в мгновение, когда ты впервые его получил, и становясь, тем самым, меньше, чем твое наставление? Если ты хочешь наставить другого, не задирай голову и не суди, не возводи очи, рассуждая, но сам подклони голову и очи под наставление, чтобы оно звучало для тебя так же, как и для другого. Всякий благой и совершенный дар нисходит свыше, и даже если бы ты владел самым лучшим наставлением, ты все же не знаешь, подстрекнет ли оно душу другого к упрямству или сохранит ее в смирении, будет ли оно ему во спасение или в погибель. – Или, может быть, ты желаешь подарить другому свое участие, и если кто-то нуждается в этом, ты к этому готов, но тебе нужно, чтобы другой был слабее тебя и в своей нужде имел меньше силы, в своей беде – меньше смелости, чем имеешь ты, и тогда ты поспешишь проявить участие и укрепишь изнемогшего, поднимешь того, кто упал, – о! всякий добрый и совершенный дар нисходит свыше, и приносящий дар смотри, не имеет ли брат твой что-либо против тебя[212], так что твое участие окажется просто платой, по праву ему причитающейся. И покуда другой нуждается в участии, а не в твоей персоне, будь сам меньше, чем твое участие – так, чтобы оно было свыше и выше, чем ты сам; чтобы оно было участием, а не оскорблением; чтобы оно не было порождением твоего сердца, но было в нем свыше. – Или же ты одарен силой духа, какая редко бывает в человеке, твоя мысль проницательно разыскивает истину, и ты умеешь пленять людей этой истиной в тебе, так что они рады пребывать в ее нерасторжимой связи. Разве не можешь ты тогда отойти в сторону, чтобы они, познав истину посредством тебя, пребывали в ней сами, без твоей помощи? Так ли ты поступаешь? Мы не дерзаем говорить тебе то малое, что говорим простецу, мы лишь размышляем над тем, что имеет место и что могло бы произойти. О! Всякий добрый и совершенный дар нисходит свыше; и даже самое мудрое из всего, до чего сумел доискаться один человек, для другого всегда имеет сомнительную значимость, если, конечно, он не доискался до этого точно таким же образом, как и первый. Чего же тогда ожидали люди, вверяя себя тебе при твоем попущении этому, и чего ожидал ты сам, если ты искал в этом удовольствия? Ах, душу можно отяготить не только пищей и питием, но и мирской честью и людским восхищением. И что есть мирская честь и весь ее деланый грим; и чего стоит та святость, в которую мир сам себя облекает, чтобы всерьез искать от него чести?! И чего стоит людское восхищение, если оно сполна изливается на то, что безбожно и беспринципно, а праведному приходится столь же сполна от него отказаться?! И даже если оно порой и изливается на праведного, все же сколь часто и тогда оно бывает дурным и праздным. Люди при этом как будто не хотят заботиться о самих себе; их заботит только то, чтобы было чем восхищаться. Тому, кем они восхищаются, такое их восхищение доставляет лишь печаль, если только его больше заботит их благо, нежели их восторги о нем. Поэтому если ты имеешь предложить людям некую истину, то постарайся уменьшить воздействие себя самого; стань сам ничем, отвергнись себя, предлагая людям твой дар, чтобы они не могли, обманувшись, принять тебя вместо дара и расточить свою жизнь в таком обладании истиной, когда все же они не будут ею обладать. Делая так, ты, конечно, будешь дающим, но будешь меньше, чем даяние; всякое же даяние доброе и совершенное нисходит свыше, даже если оно и приходит через тебя. – Или же ты совсем прост и поэтому не открываешь рта, не думая, будто твое слово может кого-то наставить или кому-то помочь. О! простое слово простого человека творило в мире чудеса; напечатлялось в памяти мудрого, который при всей своей мудрости оказывался живущим в забвении этого слова; останавливало властвующего; обезоруживало насильника; потрясало умника; спасало отчаявшегося. И разве не так должно быть, когда твое даяние – даяние благое, а сам ты меньше своего даяния.

Но вот слово апостола обращается к тому, чьей смиренной участью стало быть вынужденным принимать; и как всякое святое слово, оно – благая весть для убогого, голос с Небес, зовущий его и вызывающий в нем мужество побеждать в том ужасном борении, когда человек борется с тем, кто, скажем так, ему друг, и когда так трудно отличить друга от врага; вызывающий в нем чистоту сердца, с которой он способен свободно обратиться горе́ в благодарении Богу всякий раз, когда его душе грозит быть пригнутой долу, оказавшись в долгу у другого человека. Или же то, что мы хвалим здесь, это простая неблагодарность? Быть может, слово апостола не утверждает равенства пред Богом, или же оно раскрывает какое-то несправедливое равенство, говоря, что всякое даяние доброе и всякий дар совершенный нисходит свыше, так что каждый, дает ли он или принимает, по существу должен быть