Без дна - Жорис-Карл Гюисманс

Кровь этого ребенка Жиль собрал, в нее он впоследствии макал свое перо, записывая заклинания и заговоры; это она алым дождем обильно оросила семя порока, уже посеянное в его душе, и оно дало щедрые всходы, так что вскоре Жиль уже мог собрать обильнейший урожай преступлений.

С 1432 по 1440 год, то есть в течение восьми лет, от отставки маршала до его смерти, жители Анжу, Пуату, Бретани, рыдая, бродят по дорогам. Повсюду исчезают дети: пастушков крадут прямо в поле, девочки уходят из школы, мальчики идут играть в мяч на улицу или резвиться на лесную поляну и бесследно исчезают.

Во время дознания, которое распорядился провести герцог Бретани, писари Жана Тушеронда, наделенного всеми полномочиями для расследования, составляют бесконечные списки детей, которых оплакивают безутешные родители.

В Рошебернаре пропал сын женщины по фамилии Перон — по словам матери, «мальчик ходил в школу и прилежно учился».

В Сент-Этьен-де-Монтлюк пропал сын Гийома Бриса, «бедняка, жившего подаянием».

В Машкуле пропал сын Жоржа ле Барбье, «коего последний раз видели за постоялым двором, где мальчик рвал яблоки, а потом никто его больше не видел».

В Тоней пропал ребенок Матлина Туара — «слышали, как он кричал и пытался вырваться, и было тому отроку лет около двенадцати».

И снова Машкуль… На Троицу супруги Сержан оставили дома восьмилетнего ребенка, а возвратившись с поля, «уже не обнаружили упомятутого выше отрока восьми лет от роду и убивались сильно, и печалились».

В Шантлу некий Пьер Бодье, местный галантерейщик, поведал, что с год назад встретил в окрестностях замка де Рэ двух девятилетних братьев, детей жившего поблизости Робина Паво — «и вот с тех пор никто их в глаза не видел и не знает, что с ними сталось».

В Нанте некая Жанна Дарель дала показания, что «в день праздника Господня послала своего сына именем Оливье, семи-восьми лет, в город и со времени того праздника не видела его и не имела о нем известий».

Страницы дела множатся, открывая нам сотни имен, повествуя о скорби матерей, которые выспрашивают о своих детях у прохожих, об отчаянии тех, у кого детей похищали прямо из дома, когда все уходили в поле пахать или сеять коноплю. Несть числа одним и тем же безутешным фразам, повторяющимся в конце каждого свидетельского показания: «и все видели, как они сетовали в тоске», «и слышалось немало стонов». Везде, где Жиль творит свои черные дела, раздается материнский плач. Поначалу испуганные люди грешат на злых фей и похотливых леших, мол, это они уничтожают их потомство, но постепенно у них зарождаются страшные подозрения. Переезжая с места на место, из крепости Тиффож в замок Шамтос или оттуда в поместье Де-ля-Суз пли в Нант, Жиль оставляет за собой реки слез. Там, где он побывал, на следующий день недосчитываются детей. Дрожа от страха, крестьяне видят, что везде, где появляются близкие приятели маршала Прелати, Роже де Бриквиль, Жиль де Силле, исчезают мальчики. В ужасе обращают они внимание на старую бродяжку в грязных лохмотьях, Перрин Мартен, лицо которой, как у Жиля де Силле, закрыто черной кисеей. Она заговаривает с детьми, ее слова такие ласковые, лицо, когда она приподнимает кисею, такое доброе, что ребята сами идут с ней на опушку леса, где на них набрасываются какие-то дюжие парни, затыкают им рот и уносят в мешках. Эту поставщицу живого товара, эту ведьму народ нарекает Совой.

Люди сира де Бриквиля, главного егеря кровожадного маршала, прочесывали города и веси, выслеживая детей. Недовольный своими загонщиками, Жиль устраивался у окон замка и внимательно осматривал юных попрошаек, которые, привлеченные щедростью маршала, стекались отовсюду к стенам Тиффожа; он приглашал к себе тех, чей облик возбуждал его низменные страсти. Нищих мальчишек бросали в подземную тюрьму и держали там до тех пор, пока у маршала не просыпался звериный инстинкт и он не требовал очередной человеческой жертвы.

Скольких детей он растлил и растерзал? Жиль и сам сбился бы со счета, так много было совершено насилий и убийств! В документах того времени упоминается от шестисот до восьмисот жертв, однако эта цифра, по-видимому, не точна — она явно занижена. Обезлюдели целые области, в деревушке Тиффож и в Де-ля-Сузе мальчики перевелись напрочь, в Шамтосе подвал одной из башен был усеян трупами; свидетель, назвавшийся на допросе Гийомом Илере, заявил, что «некий Дю Жарден якобы рассказывал, будто видел в вышеназванном замке большую винную бочку, доверху забитую загубленными отроками».

Следы кровавых злодеяний сохранились до наших дней. Два года назад в Тиффоже один врач обнаружил подземную тюрьму, откуда извлекли множество черепов и костей.

Да ведь и сам Жиль сознался, что устраивал человеческие жертвоприношения, а его друзья сообщили кошмарные подробности.

Под вечер, когда чувства притуплялись от обильных возлияний и сочной дичи, Жиль с друзьями уединялся в отдаленной комнате замка. Туда из подземелья приводили маленьких мальчиков, их раздевали, затыкали рот кляпом… Удовлетворив свою похоть, маршал принимался кромсать их большим кинжалом, с наслаждением отрезая кусок за куском. Иногда он вскрывал им грудь и втягивал в себя воздух из легких; вспарывал животы, обнюхивал содержимое, растягивал руками рану и усаживался сверху. Погрузив свой детородный орган во влажную кучу теплых внутренностей, он смотрел через плечо, наслаждаясь предсмертными судорогами, мучительной агонией ребенка. На суде Жиль де Рэ сознался: «Душа моя изнемогала от наслаждения при виде человеческих страданий, слез, страха, крови».

Но вот и содомские оргии набивают ему оскомину. Еще неопубликованный отрывок из протоколов процесса сообщает: «Вышеозначенный сир ублажал непотребную свою похоть с мальчиками, иногда с девочками, с коими он соединялся через живот, утверждая, что так приятнее и проще, нежели следовать природе». Потом он медленно перепиливал им горло, расчленял еще трепещущее тело, а труп, белье, одежду клали в очаг, набитый дровами и сухой листвой, и предавали огню, пепел же сбрасывали в отхожее место, развеивали с вершины башни или высыпали в рвы с водой.

Вскоре маршал совсем обезумел. Если раньше он удовлетворял свою неистовую страсть, насилуя живых или умирающих детей, то теперь ему надоело растлевать агонизирующую в его руках плоть — его потянуло к мертвым.

Пылкий эстет в душе, Жиль с безумными криками покрывал поцелуями коченеющие руки и ноги своих жертв, восхищаясь их совершенством. Он учредил конкурс могильной красоты, и когда одна из отрезанных голов завоевывала первое место, поднимал ее за волосы и жадно целовал в холодные уста.

На несколько месяцев ему пришелся по вкусу вампиризм. Этот восторженный некрофил осквернял мертвых детей, топя свою пламенеющую похоть в кровавой прохладе склепов, а однажды, когда под рукой уже не оказалось детей, он дошел до того, что вспорол живот беременной женщины и овладел плодом. После таких чудовищных оргий он валился с ног, проваливаясь в глубочайший сон, странное патологическое беспамятство, похожее на летаргию, — интересно, что в такое же бессознательное состояние четыре века спустя погружался после осквернения могил сержант Бертран.{53}