Московская сага. Тюрьма и мир - Василий Аксенов

– Да я знаю, знаю, но не буду же я с ними на эту темуспорить. Только брови удивленно поднимаю, как глупая кукла. Однако, ониговорят, нам сейчас нужна о нем кое-какая дополнительная информация в связи сего сложными семейными обстоятельствами, а также в связи с некоторымистранностями в поведении. Ну вот, говорят, например, у нас есть сведения, чтоон участвовал в распространении антисоветских анекдотов в «Коктейль-холле». Выслышали что-нибудь об этом? С американскими журналистами держался запанибрата...такие вещи не красят мастера спорта СССР. По последним, вот, данным, завелдружбу с человеком весьма сомнительной репутации, неким АлександромШереметьевым. При наличии родной матери в США, да еще замужем за пресловутыммистером Тэлавером, который сейчас одну за другой антисоветские статьи печатаетв машине американской пропаганды, вашему другу построже надо себя держать,пособранней. Ну, я тут сразу начала соловьем заливаться: и какой ты патриот, икак ты нашего Иосифа Виссарионовича любишь, а что же, ведь и есть за что, оннас к победе привел, и с каким презрением ты к американскому империализмуотносишься, а сама дрожу от страха, как бы сейчас про ночной подарок неспросили. Нет, знаешь ли, не спросили и вообще вопросов мало задавали, мне дажепоказалось, что они просто хотели через меня как бы на тебя подействовать,сделать такое серьезное предупреждение...

– И вот ты его сделала, – печально произнесБорис. – И вот ты его сделала, – повторил он в острой тоске. – Ивот ты его сделала, – в третий раз сказал он, и тут на мгновение егозатошнило.

Она прижалась к нему, зашептала в ухо:

– Милый, если бы ты знал, как я их боюсь! Я когда их вижу взале, за микрофон хватаюсь, чтобы не упасть. Но их же все боятся, их нельзя небояться, ты тоже их боишься, сознайся!

– Я не боюсь, – шепнул он ей в ответ прямо вовнутреннее ухо, то есть в отверстие, окруженное дужками внешнего уха,уравновешенными нежной висюлькой мочки, в свою очередь уравновешеннойбриллиантовой абстракцией серьги.

Какой странный орган – человеческое ухо, почему-то подумалБорис. И мы все равно находим в нем красоту, если оно принадлежит женщине. Мыего увешиваем серьгой. Первый раз они прижимались друг к другу не для любви, адля того, чтобы их не услышало некое большое нечеловеческое ухо.

– О чем ты думаешь? – спросила она.

– О человеческом ухе, – ответил он. – Такаястранная форма. Не понимаю, почему мне оно так нравится.

– А ты знаешь, что мочка уха не стареет? – спросилаВера, снимая сеpьги. – Все тело обезображивается, а мочка по-прежнемумолода.

В ее природе было забывать побыстрее о всяких гадостях, вчастности, о контактах с «органами», что она и делала в данный момент, быстро иделовито снимая сеpьги, поворачиваясь к Борису, чтобы расстегнул пуговки наспине.

– Вот я вся скоро постарею, скукожусь, а ты все будешьлюбить мочку моего уха.

О чем только не болтают эти придурки, думал недавноразмещенный на чердаке маршальского дома слухач, старший сержант Полухарьев. Унего уже барабанные перепонки гудели от оперетты «Мадемуазель Нитуш», черезкоторую он ровным счетом ни хрена не слышал, когда вдруг неизвестно почемузаржавевшая с войны аппаратура стала оглушительно передавать любовный шепот проуши. Ну что несут, рычал сержант, как будто попросту поебаться не могут.

Я их не боюсь, все чаще думал Борис. Мне ли их бояться? Ну,в конце концов, посадят. Немедленно убегу, мне это не составит труда. Нузастрелят при побеге или расстреляют по приговору суда, однако я ведь столькораз рисковал своей жизнью за четыре года службы, мне ли бояться такойэлементарной штучки, как пуля. Вот пытки, это другое дело, не уверен, что ипыток не боюсь. Нас готовили психологически, как сопротивляться пыткам, однакоя не уверен, что я их не боюсь. Нас к тому же знакомили с тем, как вести«активный» допрос. Слава Богу, не пришлось самому никого «активно» допрашивать,однако вспомни: ведь ты же видел, как Смугляный, Гроздев и Зубков допрашивалипленного капитана Балансиагу, хотели узнать его настоящее имя. Нет, я неуверен, что психологически готов к пыткам...

Да что это я себя стал так накручивать? Почему я сталпросыпаться среди ночи рядом со своей красавицей и вместо того, чтобы любитьее, лежу и думаю о них? Почему мне раньше никогда в голову не приходило, чтоона связана с ними? Я живу так, как будто их нет, а они есть, они повсюду. Онидаже мою любовь обмазали, хотя она ни в чем не виновна. В чем ты ее можешьобвинить, когда ты сам весь замазан, охотник из польских лесов? Они, наверное,к каждой красивой бабе в Москве подлезают на всякий случай, потому что красиваябаба всегда может быть приманкой. Они, как крысы, прожрали все вокруг...

Ну вот, докатился уже до прямой антисоветчины, еще минута –и зашиплю, как мой названый кузен Митька Сапунов: «Ненавижу красную сволочь».Вот парадокс, ненавидел чекистов и коммунистов, а погиб за родину, вот вампростой парадоксишко нашего чокнутого века. Трудно поверить тетке Нинке, будтоона видела Митькино лицо в колонне предателей, которых там кончали в овраге,скорее всего, ей просто померещилось: на войне часто кажется, что видишь вокругзнакомые лица. В конце концов разница между отдельными людьми очень небольшая,это особенно видно, когда смотришь на трупы. Инопланетянам, возможно, мы всепокажемся на одно лицо, никаких красивых и некрасивых, что Вера Горда, чтогардеробщица тетя Клаша, все одно. Жалко Митьку, какой страшной была егокороткая жизнь! Мне-то еще повезло, я не видел того, через что он, через чтомои родители прошли. Бабушка Мэри и дедушка Бо умудрились среди всего этогобедлама сохранить серебряноборскую крепость. Вот только там-то и не было их.Постой, постой, как это не было их? Ты что, забыл свою самую страшную ночь,когда они уводили твою мать, а ты идиотом смотрел, как накладывают сургуч? Нуда, они, может быть, туда иногда проходили, но они никогда не могли там жить,потому что там Мэричкин Шопен, дедовские книги, Агашины пироги, а они этого невыдерживают и, если не могут сразу разрушить или подменить фальшивкой, тогдаиспаряются.

Вот так и надо делать – жить так, как будто их нет,создавать среду, в которой они задыхаются. Жить с аппетитом, со страстью,мучить любовью Веру Горду, гонять мотоцикл на предельных оборотах, одолеватьмедицину, дружить с этим чертовым одноногим суперменом, всем ихпредостережениям вопреки, танцевать под джаз, пить водку, когда весело, а некогда тошно! В конце концов все здесь у нас, в России, образуется, ведь у насвсе-таки не кто иной, как Сталин, во главе, личность исключительных параметров!Значит, я их не боюсь!