Секрет политшинели - Даниил Альшиц

– Я же приказал не являться ко мне с такой просьбой! – нахмурил брови Красногоров, выслушав очередное ходатайство.

– А я совсем и не с той просьбой, – невозмутимо улыбаясь, отвечал Папа Шнитов. – О другом бойце речь идет. Честное слово! Тот был ефрейтор, а этот сержант. Того Столбцов фамилия, а этого, наоборот, Ямин… Да и случай особый…

– Сам ты особый случай, Папа Шнитов! – Майор ударил кулаком по столу. – Погоди, я до тебя доберусь!

Гнев командира полка был больше показным, чем всамделишным. Разозлиться на Папу Шнитова всерьез было трудно. Каждый, кого он донимал своими просьбами и ходатайствами, – будь то командир полка, начальник вещевого склада или, наконец, капитан Зуев, с которого Папа Шнитов, что называется, не слеза», – каждый понимал, что хлопочет он не за себя.

У самого Папы Шнитова, как он рассказывал, жила в Ленинграде старенькая, семидесятишестилетняя мать. Пользуясь расположением начальника политотдела полковника Хворостина, Папа Шнитов выхлопотал у него разрешение навещать свою старушку дважды в месяц. Каждый раз он, как было положено, брал с собой в качестве сопровождающего одного из бойцов: два человека в месяц попадали в город таким образом. Сам Папа Шнитов, отправляясь в Ленинград, набирал поручения и посещал две или три солдатские семьи. В каждом доме он оставлял «гостинец» от мужа или сына, к которому обычно добавлял что-то от своего офицерского пайка, подкопленного за полмесяца. Как-то раз ефрейтор Нонин, сопровождавший замполита в город, спросил его на обратном пути, когда же он успевает зайти к своей старушке.

– Секрет политшинели, – ответил Папа Шнитов. – Для истории такие пустяки не существенны, – добавил он после некоторой паузы. Нонин, подумав, с этим согласился.

* * *

К политзанятиям Папа Шнитов готовился тщательно, хотя и своеобразно. Придя на инструктивное совещание в политотдел, он спешил занять место в первом ряду и заблаговременно доставал из толстой полевой сумки, вечно чем-то набитой, большой блокнот и химические карандаши. Он старался как можно подробнее фиксировать то, что говорил лектор. Но из каждой фразы успевал записывать не более двух-трех слов. Первое, последнее и одно или два из середины. Между этими словами он оставлял расстояния, примерно соответствующие длине пропущенного текста. Страницы его блокнота заполнялись одиноко стоящими словами различной химической яркости. Возвратившись к себе в землянку, он садился за расшифровку своей «стенограммы», старясь заполнить пропуски по памяти. В голову, как нарочно, приходили фразы, которые были то длиннее, то короче оставленных интервалов, а то и плохо сочетавшиеся по смыслу с теми словами-«шпонками», на которые их надо было надеть. Возня с таким «кроссвордом» кончалась тем, что Папа Шнитов отталкивал от себя бесполезный блокнот и принимал решение проводить политзанятие, как всегда, «от души».

Убеждения Папы Шнитова сложились в ранней юности, на фронтах гражданской войны. С самого начала он твердо поверил в то, что все хорошее, доброе, гуманное, передовое и правдивое на земле – это и есть коммунизм. А все жестокое, отсталое, темное и лживое – это злобный мир его врагов. Папе Шнитову очень хотелось дожить до полного торжества добра и правды. Для скорого осуществления этой мечты были вроде бы уже готовы все условия: власть находилась в руках рабочих и крестьян… Но темные силы зла – мировой капитал, а теперь и его новые наемники – фашисты – не дают и не дают передышки. Всю жизнь приходится с ними воевать! Этой борьбе Папа Шнитов отдал себя целиком. Как говорили в революционные годы – беззаветно.

Зимой сорок третьего, когда старший лейтенант Шнитов пришел замполитом в роту, на Ленинградский фронт с Большой земли прибывало много узбеков и казахов. Фашисты через радиоустановки на передовой и при помощи листовок старались сеять рознь между советскими бойцами различных национальностей. Успеха эта пропаганда не имела. Но политработники фронта усилили внимание к интернациональному воспитанию бойцов. Поэтому никто не удивился, когда на политзанятиях в роте появился сам начальник политотдела полковник Хворостин.

Занятие проходило в просторной палатке полкового медицинского пункта, свободной от раненых. Вчерашних уже эвакуировали в медсанбат. Новые пока не поступали, – на передовой было сравнительно спокойно. Через слюдяные окошки в палатку проникал бледный свет серого зимнего дня. Бойцы первого взвода сидели в шинелях и в шапках вокруг длинного стола, сколоченного из трех досок, и на табуретках около железной печурки.

Когда полковник – высокий, сухощавый, в белых фетровых бурках и в каракулевой папахе – вошел, все поднялись с мест. Папа Шнитов склонил голову на правое плечо, навстречу поднятой для приветствия руке, и попросил разрешения начать политзанятия. Полковник утвердительно кивнул.

– Разрешаю.

Затем он прошел вперед и сел на табуретку, торопливо освобожденную его давним знакомцем ефрейтором Нониным.

Папа Шнитов был взволнован присутствием своего начальника, тем более что полковник вынул блокнот и приготовился записывать. Прежде чем заговорить, Папа Шнитов несколько раз покашлял в кулак, чтобы оттянуть время.

– Вот что, друзья-товарищи, – начал он. – Хочу я задать вам один вопрос. Для ясности спрошу словами известной песни: «Что мы защищаем, что мы бережем?». Кто ответит?

Солдаты, тоже возбужденные присутствием полковника, отвечали охотно, тем более что ответить можно было безошибочно.

– Родину!

– Землю свою защищаем!

– Свободу!

– Советскую власть!

Полковник Хворостин все эти ответы записал для отчета политотделу армии о посещении им политзанятия в подразделении на передовой.

– Все верно, товарищи, – сказал Папа Шнитов. – Только еще не все вы сказали. Поэтому позвольте дополнить. – При этих словах он откинул крышку лежавшего перед ним блокнота и бросил взгляд на страницу, усеянную чернильными синяками. Папа Шнитов знал, что ничего там не вычитает. Но знал и то, что политзанятия полагается вести по подготовленному материалу. Впрочем, он и сам не сомневался в том, что речь, произнесенная «без бумажки», не вызовет у слушателей должного доверия.

После того как его взгляд побывал на страницах блокнота, Папа Шнитов произнес уверенно и весомо:

– Каждый из нас обязан защитить, уберечь в себе человека!

Такой поворот был для слушателей неожиданным, и внимание их окрепло. Любопытство отразилось и на лице полковника.

– Что это значит, товарищи мои дорогие? А вот что: на войне человек убивает, сам в каждый момент может ждать смерти, и живет он на войне в условиях порой нестерпимо нечеловеческих. Во всей этой обстановке человек слабый, не закаленный именно в человеческой своей сути, может облик человеческий потерять. Может, прямо скажу, озвереть. Разве не это самое произошло с гитлеровскими вояками? Вот давайте и ответим на вопрос: почему это с немецко-фашистскими солдатами происходит? И почему, наоборот, наш советский воин не теряет на войне своего человеческого облика и достоинства? Может быть, кто-нибудь из вас мне подскажет, товарищи? – Папа Шнитов испытующе оглядел своих слушателей.