Капитан Памфил - Александр Дюма

Через две недели после прибытия кацика в Лондон от Дублина до Эдинбурга только и разговоров было, что о москитовом Эльдорадо; роскошные виды вызывали такое стечение народа, что дубинка констебля была бессильна рассеять толпы; заметив это, кацик отправился к лорд-мэру и попросил его запретить выставлять гравюры или гуаши, которые представляли что бы то ни было относящееся к его государству. Лорд-мэр, не сделавший этого до сих пор единственно из страха обидеть его высочество дона Гусман-и-Памфилос, в тот же день приказал изъять у всех торговцев гравюрами поименованные предметы; но, скрывшись с глаз, они не изгладились из памяти, и на следующий день после этого беспримерного в столь свободной стране, как Великобритания, наложения запрета к консулу явилось более пятидесяти человек, сообщивших о своей готовности эмигрировать, если сведения, которые они получат, будут соответствовать их ожиданиям.

Консул ответил им, что от того представления, какое они могли себе составить об этом блаженном крае, до того, чем он был в действительности, разница не меньше, чем между ночью и днем, между бурей и ясной погодой; литография, как известно каждому, бессильна воспроизвести природу, поскольку обладает всего одним серым и тусклым тоном для передачи не только всех цветов, но и тысяч оттенков, составляющих прелесть и гармонию творения; например, порхавшие на пейзажах птицы (имевшие перед европейскими то неоценимое преимущество, что питались вредными насекомыми и терпеть не могли зерна) под литографскими карандашами все выглядели воробьями или жаворонками, в то время как на самом деле они сверкали такими свежими и яркими красками, что казались одушевленными рубинами и живыми топазами; впрочем, если гости соблаговолят потрудиться пройти в его кабинет, он покажет им этих птиц, которых они смогут узнать не по оперению, но по форме клюва и длине хвоста, и, сравнив этих птиц с жалким подобием, в котором художник рассчитывал добиться сходства, они смогут судить по одному образцу обо всем остальном.

Славные люди вошли в кабинет и, поскольку доктор, большой любитель естествознания, собрал во время своих разнообразных поездок драгоценную коллекцию летучих цветков, называемых колибри, медососами и ткачиками, вышли оттуда совершенно убежденными.

На следующий день к консулу явился сапожник с вопросом, существует ли в Москито свобода для ремесел. Консул ответил, что правительство относится к ним по-отечески и что там даже не надо платить налоги; это создает конкуренцию, выгодную одновременно производителям и потребителям, поскольку все окрестные народы приходят пополнять свои запасы в столицу кацика, где все настолько дешевле, чем в их странах, что одна эта разница с избытком окупает дорожные расходы; единственными привилегиями, какие должны появиться, ибо прежде их не существовало (кацика навело на эту мысль то, что он увидел в Англии), будут пользоваться особые поставки для его светлейшей особы и его дома. Сапожник немедленно спросил, есть ли в Москито придворный сапожник. Консул ответил, что было подано множество прошений, но ни одному из них пока не отдано предпочтения; впрочем, кацик рассчитывает торговать подрядами: это всегда позволяет избежать больших затруднений, так как подобная мера расстраивает все интриги и уничтожает взяточничество — главный порок европейских правительств. Сапожник спросил, в какую сумму оценивается должность придворного сапожника. Доктор заглянул в свои книги и ответил, что должность придворного сапожника оценивается в двести пятьдесят фунтов стерлингов. Сапожник подпрыгнул от радости: это же просто даром! Затем, вытащив из кармана пять банковских билетов, протянул их консулу и попросил с этой минуты считать его единственным подрядчиком; это было тем более справедливо, что он выполнил поставленное условие, то есть полностью и наличными заплатил за подряд. Консул нашел эту просьбу вполне разумной и в ответ выправил патент, который немедленно вручил просителю, собственноручно подписав и скрепив печатью его высочества. Сапожник вышел из консульства уверенный в своей удаче и довольный тем, что ради нее пришлось пожертвовать столь немногим.

С того времени в конторе консульства выстроилась очередь: за сапожником последовал портной, за портным — аптекарь; через неделю каждая отрасль промышленности, коммерции или искусства имела своего привилегированного представителя. Затем началась торговля чинами и званиями; кацик производил в полковники и плодил баронов, торговал личным и потомственным дворянством. Один господин, уже обладавший Золотой Шпорой и орденом Гогенлоэ, пытался купить себе Звезду Экватора, учрежденную для воздаяния за гражданские заслуги и воинскую доблесть; но кацик ответил, что в этом единственном случае он не последует примеру европейских правительств и надо заслужить свой орден, чтобы получить его. Несмотря на этот отказ, который, впрочем, сильно возвысил кацика в глазах английских радикалов, он за месяц положил в карман выручку в шестьдесят тысяч фунтов стерлингов.

Как-то после обеда при дворе кацик решился заговорить о займе в четыре миллиона. Королевский банкир — ростовщик, ссужавший деньгами всех монархов, — услышав эту просьбу, с жалостью улыбнулся и ответил кацику, что он не сможет занять меньше двенадцати миллионов, поскольку все коммерческие сделки на сумму меньше названной предоставлены темным дельцам и частным посредникам. Кацик сказал, что это его не остановит и он вполне может взять двенадцать миллионов вместо четырех. Тогда банкир предложил ему на следующий день зайти в его контору, где кацик найдет служащего, которому поручены займы на сумму менее пятидесяти миллионов; служащему будут отданы распоряжения, и с ним можно договориться; что касается самого банкира, его интересуют лишь операции на сумму, превышающую миллиард.

На следующий день кацик пришел в контору банкира; все было подготовлено, как тот и обещал. Заем давали под шесть процентов; г-н Самюэль сначала предоставлял весь капитал, затем брал на себя поиск подрядчиков. И все же существовало одно условие sine qua non[24]. Кацик вздрогнул и спросил, что это за условие. Служащий ответил, что это условие — дать конституцию своему народу.

Кацик был ошеломлен этим требованием; не то чтобы он испытывал хотя бы малейшее отвращение к конституции (он знал, чего стоят эти сочинения, и дал бы дюжину таких за тысячу экю, а тем более одну за двенадцать миллионов), но он не знал, что г-н Самюэль вел в деле народной свободы двойную бухгалтерию; он даже слышал, как тот на своем наречии, наполовину немецком, наполовину французском, исповедует свою политическую религию, столь не согласовывавшуюся с требованием, высказанным только что; и кацик не смог не выразить свое изумление банковскому служащему.

Тот ответил кацику, что его высочество совершенно не ошибся в отношении взглядов его хозяина; но что при абсолютной власти государь несет ответственность за долги государства, в то время как при конституционном правительстве государство отвечает за долги государя, и, как бы ни полагался г-н Самюэль на слово монарха, он еще больше доверяет обязательствам народов.

Кацик, будучи человеком рассудительным, вынужден был признать: то, что говорил ему этот мелкий служащий, не лишено смысла, и г-н Самюэль, которого он принял за проходимца, оказался, напротив, весьма толковым человеком. Вследствие этого кацик пообещал на следующий день принести конституцию не менее либеральную, чем те, что были в то время в ходу в Европе, главная статья которой будет составлена в следующих выражениях: