Роковая перестановка - Барбара Вайн

— А почему? — спросил он.

— Я сказал им, что не жил там. Ну, они спрашивали, жил ли я там; я ответил, что нет, один раз приехал на неделю или две. — Эдам посмотрел на Руфуса и отвел взгляд. — Мы все же были там. Они не спрашивали, был ли я один, поэтому я ничего не сказал. Они спросили, жила ли со мной девушка, и я ответил: нет, конечно, нет.

Руфус не смог сдержать улыбку.

— Это не смешно. Господи, это совсем не смешно.

— Все в том или ином роде смешно, — сказал Руфус.

— Ты еще выпьешь?

— Естественно, я еще выпью. Я не сильно изменился. Это джин с чем-то. Мне плевать, что они льют в него, мне это не важно.

Эдам вернулся с одним стаканом, для Руфуса. Наверное, с ним очень неудобно жить, подумал Руфус.

— Полагаю, ты женат?

— Да. А ты?

— Да. — Они не собирались говорить об этом, все это относилось к частной жизни — теме, которую следовало избегать. Поэтому Руфус немного удивился, когда Эдам сказал:

— У меня есть дочь.

— Вот как? Не могу представить тебя с детьми.

— Большое спасибо, — недовольно произнес Эдам. У него на переносице появились две складки, да и весь лоб сморщился. Казалось, он затаил дыхание. Выдохнув, он выпалил: — В общем, мне, наверное, придется в ближайшие дни, до выходных, сходить в полицию и написать заявление. Нет, не наверное. Я пообещал, что приду.

— Если ты уже ответил на их вопросы, значит, это уже не будет так страшно, да?

Эдам тоном раздраженного школьника сказал:

— Это для тебя все не страшно. Тебе не надо давать ложные показания, а ведь все к этому и идет. Одно дело болтать с приятелями в общаге, и совсем другое — подписывать ложные показания. Мне удалось не впутать тебя — пока.

Руфус не верил в альтруизм.

— Если бы ты упомянул кого-нибудь из нас, это все равно не помогло бы тебе. Если ты будешь держаться того, что им сказал, они успокоятся. Почему бы нет? Они вышли на тебя только потому, что ты являешься одним из прежних владельцев дома. Они точно так же будут допрашивать тех, кому ты продал дом.

— Надеюсь, черт побери, что ты прав, — сказал Эдам, но вид у него был жалкий. — Как ты думаешь, мне следует связаться с Шивой — как его там?

— Какая у него фамилия? Я все пытался вспомнить. Ты боишься, что он по доброй воле пойдет в полицию и сделает заявление? Сомневаюсь.

Между ними повис незаданный вопрос. Руфус не обладал фантазией, он любил хвастаться, что у него нет воображения, однако он почувствовал — на мгновение, — что происходит нечто странное. Как будто подошел третий, вернее, третья, и сел за столик, невидимый на невидимый стул, принес с собой собственный запах — сухой, солоноватый, юный, женственный — и легонько, как перышко, коснулся пальцем его руки. Естественно, никого не было, да и места для третьего стула тоже не хватало. Он посмотрел на Эдама.

— Женщины выходят замуж и меняют фамилию. В этом вся сложность.

— Ее нет в телефонном справочнике, — сказал Эдам. Произнес он это так, будто слова тянули из него клещами. Рядом кто-то рассмеялся, но Руфус не расслышал шутки.

— Почему бы тебе просто не пойти в полицию и не написать заявление? Ты почувствуешь небывалое облегчение, когда покончишь с этим.

— Как от слабительного, да?

— А почему бы нет?

— Не знаю, задумывался ли ты об этом, но слишком многие знали, что мы там живем, или догадывались об этом.

— Не многие.

— Садовник, антиквар из Хадли.

— Да, как его звали?

— Эванс, Оуэнс… какая-то валлийская фамилия. Он уже тогда был стар, так что сейчас вряд ли жив. Еще был дядька из фирмы по отлову сельхозвредителей, мы называли его человек-коипу; потом почтальонша, которая принесла уведомление на налоги, потом она приходила… — Эдам колебался, — в тот последний день.

— А еще фермер. Вероятно, он живет или жил на ферме «Питл».

— В детективных романах, — сказал Эдам, — люди, если попадают в такую же, как у нас, ситуацию, начинают убивать свидетелей.

— Я не читаю детективы.

— А еще есть Мери Гейдж и Белла. Между прочим, один раз ты возвращался на такси. Значит, есть еще и таксист. Он был молодым парнем. Вряд ли он умер. Почтальонше на вид было восемнадцать.

— Мери Гейдж вышла замуж и уехала в Бразилию. — Руфус с самого начала собирался заговорить об их коллективной вине, и сейчас решил, что пора настала. — Между прочим, в глазах закона мы все виновны. Ну, то есть мы все были там. Чтобы стать невиновным, одному из нас нужно было бы со всех ног бежать в полицию.

— Как Вивьен, — тихо проговорил Эдам.

— Ну, Вивьен была ни в чем не виновата, это точно. Когда напишешь заявление, позвони мне на Уимпол-стрит, ладно, Эдам?

Он впервые назвал его по имени. Взгляд Эдама был жестким. Но было в нем и облегчение.

— Руфус, твоя жена ничего не знает?

— Нет. А твоя?

— Нет.

Их окутало молчание. Руфус ощутил непередаваемое спокойствие, хотя вокруг них стоял такой же гвалт, если не более громкий. Эдам смотрел на него. Всплыло воспоминание — непрошенное — о том вечере в Отсемонде, когда там еще была Мери Гейдж. Она ушла с террасы, чтобы лечь спать, и Руфус собрался заняться любовью с Эдамом. Он расхохотался бы в лицо тем, кто предположил бы, что у него есть гомосексуальные или даже бисексуальные наклонности, но в тот вечер он хотел Эдама. Потому что любил его. Все было просто. Это мощнейшее чувство к Эдаму охватило его, как жар — все тело, и единственным выходом было заняться любовью с самим объектом, заключить Эдама в объятия. Руфус никогда не делал это с другими мужчинами, а с Эдамом не сделал в ту ночь, потому что был пьян. Он так и заснул, переполненный любовью и нежностью.

Руфус встал и отодвинул стул.

— Держись, — сказал он со слабой улыбкой.

Было совершенно ясно, что об этом речи не пойдет. Идя к машине, Руфус вдруг сообразил, что Эдам не упомянул о дробовике, о том, двенадцатого калибра. Когда Эдам напишет заявление, он обязательно с ним свяжется, и тогда спросит. Кто предложил продать дробовик? Шива, подумал Руфус, или, кажется, Вивьен. Нет, не Вивьен, она отреагировала на наличие ружья так же, как любой человек — на наличие в доме орудия пытки, подлинной средневековой дыбы или колеса. Возмущение Мери Гейдж по поводу человека-коипу не шло ни в какое сравнение с негодованием Вивьен. Ее вывело из себя и само присутствие ружья, и то, для каких целей его используют. По идее, ее должна была бы обрадовать новость о том, что ружья решено продать, но ничего подобного: она не желала извлекать выгоду из такой продажи. Именно Шива снял со стены дамское ружье и сказал Эдаму:

— Мне кажется, оно очень ценное. Ты мог бы продать его — и то, другое — вместо красивого семейного серебра.