Азъ есмь Софья. Государыня - Галина Гончарова

Бояр будет арестовывать… м-да… а хоть бы и Ежи Володыевский! Он сейчас здесь, он знатный шляхтич, так что урона чести тут нет никакого. А вот остальное…

У него нет преклонения перед боярами, он не привык с детства шапку гнуть. Скажут – тащить и не пущать, так он и сделает. А кто сопротивляться будет, так и в зубы можно…

Бояр?

Так не царя ведь! За такие выходки Алексей Михайлович об них бы посох обломал! А она девушка хрупкая, нервная, она посохом не может. Придется уж по-простому…

Второй росчерк занял свое место.

Далее…

Стрелецкие полки надо расформировывать – и переделывать в другие. Разослать по дорогам аналог «летучих отрядов» – чистить страну от татей и шишей. Расплодились, понимаешь! Стрельцам объяснить. Что они себе так прощение зарабатывают, самих татей – на строительство, там и так татары, лишняя сотня сволочей погоды не сделает.

А еще…

Вот последний список был самым неприятным. Но – необходимым. Примерно двести человек, которые в той или иной мере знали, что и как будет, которые мутили народ и подбивали стрельцов…

Двести. Человек.

А ведь они не на елке выросли. У них есть семьи, жены, дети, которые останутся без кормильца… И брать таких детей в царевичеву школу – губительно. Самой волка растить, который тебе в глотку вцепится?

Но и…

Как же быть, как быть? Помиловать? Народ не поймет. Да и потом, они ведь опять начнут бунтовать, думая, что мягкость – признак слабости. Только доделывать придется Алексею, а она это брату не оставит. Пусть у него будет поменьше таких кровавых приказов.

Казнить, нельзя помиловать. Запятая была проставлена.

Но все-таки девушка взяла перо и принялась чертить дальше.

Значит, так. Казнить. Имущество на Москве отобрать в казну. Это однозначно. Жен и детей… куда?

Что-то мелькало в голове у Софьи, кажется, Петр Первый когда-то вешал стрельцов чуть ли не тысячами? Но что случалось с их родными потом?

Она не помнила…

Итак. Женам предоставлялся выбор. Либо их принимает обратно их семья – еще одна проверка на вшивость. Ведь ежели стрельчиха в замужестве, позабыв про родню, вела себя не по-божески, кто ее обратно примет? Причем родные стрельчих должны были прийти к царевне и подать челобитную. Поставим для такого случая ящик или кого из учеников посадим, пусть учатся…

Это первый вариант.

Второй же…

Монастырь.

Безоговорочный.

А дети?

Опять-таки ничего лучше Софья не могла придумать. Значит, будем расформировывать семьи. Младших детей – к царевне Ирине, в ясли. Старших же…

Мальчикам дать возможность искупить свою вину на службе короне. Девочкам дать приданое и выдать замуж. А до тех пор распределить их по одному человеку, по разным семьям. По разным городам, по деревням… Да, ненавидеть будут. Но и выбора у нее нет.

Самый простой вариант – на Соловки или на все четыре стороны, но это – убийство. А тут…

Софья выдохнула – и решительно завершила лист своей росписью. Поставила печать.

На Алешку она такое не взвалит. Она-то – огонь и воды прошедшая баба, которая в XXI веке перестройку видала, путчи, демократов и прочую шушеру – и то ей тошно и гнусно. А мальчишка?

Пусть хоть как потом назовут, переживу.

* * *

Второе войско под командованием Яна Собесского двигалось навстречу царевичу Алексею. Они шли по берегу Азовского моря мимо Миуса и Молочной, к Арабатской косе, затем по косе до устья Салгира, и в глубь Крыма.

Мужчине было тяжело воевать с татарами, но ведь ему многого и не требовалось. Вода была, а ему надо было всего лишь разорять их поселения – и с этим он справлялся, бесчинствуя между Кадскими и Молочными водами.

Что было богатством кочевников?

Скот. А потому войско Яна не испытывало нужды в пище. Вода также была, с налетами татар справлялись силами польских гусар. Легкая конница, вооруженная копьями, саблями, кончарами, успешно гоняла таких же легковооруженных татар, не подпуская их на достаточное для выстрела из лука расстояние, патрулировала окрестности вокруг войска – и отлично справлялась со своими обязанностями. Благо пока для коней вдоволь было и еды и воды.

Самой большой неприятностью для Яна становились кишечные инфекции, от коих страдали люди. Но потом, мешая воду с вином, постепенно преодолели и это.

Третье войско под командованием Ивана Сирко шло от Перекопа вдоль берега. Оставив в крепости для ее защиты изрядную долю своего войска, они, тем не менее, не испытывали нужды в людях, полагая, что воюют не числом, а умением. Пусть не родился еще тот полководец, который это произнес, – эта истина была ведома всем, просто мало кто мог применить ее на деле.

Стычки, налеты, подожженные татарские селения, освобожденные рабы, которых отправляли в крепости…

Агония была очевидна всем, и в том числе – Селим-Гирею.

Татары вообще вояками не были, чего уж там! Шакалили при турецком войске, стараясь урвать кусок добычи и не подставить шкуру под пинок, но быстро теряли боевой дух и стремились удрать в сторону, пограбить, поозоровать на чужой земле. А уж тут…

Бесплодное сидение под Азовом могло продолжаться сколь угодно долго, тем паче что русичи не давали заскучать гостям, то совершая вылазки, то травя колодцы. И это начало давать свои результаты.

Мало того, по реке совершали рейды корабли, наплевательски обстреливая татар, которые выли со злости, но поделать не могли ничего. Разве что обстрелять в ответ?

Но у русских пушек было преимущество в дальнобойности. Хоть небольшое, но его хватало, чтобы оставаться безнаказанными.

Селим-Гирей пожелал вступить в переговоры с Ромодановским.

На этот счет Григорию были оставлены не только инструкции, но и Воин Афанасьевич.

Это случилось очень просто. На шестьдесят второй день осады, в полдень, к Азову подъехал татарин с белым флагом и сообщил, что хан, великий и солнцеподобный, могучий и грозный и т. д. и т. п., желает поговорить с презренными врагами, проявляя к ним невиданную до той поры милость.

Враги в свою презренность не поверили, но поговорить согласились. Видимо, поняв, что три дня были явным преуменьшением – тут на годы бы считать, крымский хан решил попробовать еще раз предложить сдачу.

И ровно через два часа Селим-Гирей подъехал к мосту, на который ради такого случая со стены спустили Григория Ромодановского, Воина Афанасьевича и еще пятерых воинов – случись что, они дадут полководцам время уйти.

Но хан не собирался мошенничать, да и со стены за ним наблюдали.

Первым, как и полагалось вежливому человеку, заговорил Ромодановский: