Странник - Александра Бракен

Царь изогнул губы в ироничной улыбке:

– Странно слышать, что ваш брат может «упустить» время, умея столько многое извлекать из него. Пожалуйста, садитесь, садитесь – и расскажи, как дела, мой старый друг. Какие новости с твоей войны?

О господи! При мысли, что он так много знает о существовании их мира и непосредственно выиграл от соприкосновения с ним, Этта беспокойно дернулась. То было первым уроком их мира, преподанным ей Софией: с ледяной серьезностью девушка объясняла ей, что они ни под каким видом не должны открывать другим себя и свои способности. Не должны рассказывать о событиях будущего в прошлом, спасать обреченных на гибель, не должны даже выделяться на фоне людей эпохи.

Эта бездеятельность тогда возмутила ее, но воочию наблюдать последствия нарушения этих правил, даже с благими намерениями, вселяло тревогу.

Этта обнаружила, что сидит на стуле с прямой спинкой, даже не заметив, как села. Генри расположился на стуле рядом, царь вернулся на свое место.

– Она продолжается, – сказал Генри. – Как я понимаю, ты познакомился с парой моих людей?

Царь откинулся на стуле, сложив руки на груди; радость встречи на его лице потускнела.

– Полагаю, ты уже знаешь ответ.

Генри выдавил улыбку.

– Ты сердишься на меня, Никки?

– Чего со мною только не было, – ответил император. – Я потерпел поражение от заведомо более слабой Японии. Стерпел унижение в глазах кузенов и равных по всему миру. Бедняки навешивали на меня всех собак за то жалкое существование, которое им приходится влачить. Меня доводила до тошноты Дума, отнимая все больше и больше власти, данной мне по праву рождения.

Этта изо всех сил постаралась не поморщиться. Голос Николая становился все более хриплым:

– Меня предали бывшие союзники. Срамили насмешками, что я не сумел сохранить силу моего отца и его отца. Но я оставался жив. И сохранил трон. Моя страна напрягает силы в борьбе, как все перед ликом великих перемен, но реформы, которым ты содействовал, дали прекрасные плоды, включая прекращение еврейских pogroms, в возможность чего я никогда бы не поверил.

– Нынешние беспорядки… – обеспокоенно начал Генри.

– Уже стихают, – отчеканил царь. – Я найду способ пригладить взъерошенные перья.

– Не сомневаюсь. А что с договорами?

– Разрывать их оказалось намного легче, чем я представлял. Особенно когда Франция стала помогать революционерам, внушившим себе, будто исчезновение еще одной монархии сделает мир счастливее. Выстоять перед политическим террором тоже было легко, учитывая историю моей семьи. Сербия, да, стала жертвой, упасшей нас от войны.

«От Первой мировой войны», – поняла Этта, невольно выпрямляясь еще сильнее. Россия потеряла на ней миллионы солдат, благие намерения с дурным исполнением, разруха в тылу и козни других держав привели к смещению царя, а затем и к расправе над ним.

– Я ненавидел тебя. Люто, скажу честно, долгие годы, – продолжал император. – Проклинал тебя с каждым вдохом. Но доверял тебе и молился о каждом решении. Твоя семья служила многим поколениям моей и была хранительницей этой земли задолго до Романовых.

«В смысле… влияя на их решения? – задумалась Этта. – Подсказывая, какие выбрать?»

Чем это отличалось от того, что делал Айронвуд?

– Мне казалось, ты против любого вмешательства во временную шкалу? – спросила Этта, не подумав, какой грубостью может показаться то, что она их перебивает.

– О, нет, Этта, все совсем не так, – быстро заговорил Генри. – Мы лишь работали не покладая рук, защищая шкалу времени от изменений, вносимых другими семьями, особенно если те ввергали эту часть света в ад.

– Это правда, – подтвердил царь. – Они никогда не отвечали на просьбы моей семьи дать больше сведений, которые могли бы помочь одолеть наших врагов. Были покровителями, но не кукловодами.

Немного успокоенная, Этта кивнула. Генри снова повернулся к императору.

– Немцы, как я понимаю, больше не проявляют столь болезненного интереса к твоему правлению, считая тебя и без того униженным после войны с Японией, так? А Ленина пытались использовать?

Царь покачал головой.

– А сейчас и вовсе не до этого, как и всему остальному миру – им бы самим оправиться после собственного унижения. Ваша война путешественников, как кажется, единственная, что никак не может кончиться.

Генри улыбнулся.

– И все же мы могли бы тебя удивить. Никто из моих людей не говорил в 1905 году, что спрячет во дворце нечто? Не припомнишь?

Царь пригладил усы.

– Боюсь, что нет. Они спешили, перемазанные кровью, и были не в состоянии ничего сделать, кроме как передать твое письмо. Стража едва согласилась впустить их ко мне. Их накормили и дали отдохнуть, но они даже на ужин не задержались. После обеда я велю служанке показать тебе их комнаты – ты же со мной отобедаешь? Твои люди заняты поисками и буду заняты еще долго – у нас тут полторы тысячи комнат, тебе ли не знать.

«И сколько сотен потайных мест в каждой? – в Этте кипело нетерпение. – Мы же несколько дней проищем!»

– А где сейчас твой враг? По-моему, я никогда еще не видел тебя таким ненапряженным.

– По сообщениям моих «ушей», Айронвуд уютно устроился столетием раньше на Манхэттене. Его люди слишком занятым изменениями в Америке, им не до тебя и твоей страны.

– Рад слышать, – откликнулся Николай, на взгляд Этты, продемонстрировав завидную сдержанность, не спрашивая подробностей. Император довольствовался тем, что ему предлагали, хотя, вероятно, имел способы и средства требовать больше. Подняв бокал, он вопросительно наклонил его в сторону Генри.

– Да, спасибо, – ответил он, и царь прошел в дальний угол кабинета к маленькому шкафчику с хрустальным графином.

– Я бы тоже не отказалась! – не подумав, ляпнула Этта. Император засмеялся, наливая горячительное в два бокала, но Этта не шутила: она действительно не отказалась бы подкрепить нервы порцией жидкой храбрости. Выпрямив спину, девушка наблюдала, как царь протянул бокал Генри и вернулся на свое место.

– Расскажите о себе, дорогая, – попросил он. – Боюсь, я в невыигрышном положении в сравнении с вами, коль скоро вы, вероятно, знаете обо мне больше, чем я сам.

Этта сглотнула, физически чувствуя взгляд Генри, упершийся ей в висок.

– Ну, – начала она. – Я выросла с матерью в Нью-Йорке во время… э-э… несколько позже нынешнего.

Царь отсалютовал бокалом Генри.

– Для вашей же безопасности, уверен. Мудрый выбор, друже. Бывают времена, когда я жалею, что не сделал того же сам. Но продолжайте, дитя мое.

– Боюсь, больше мне рассказать нечего, – сказала Этта, а потом добавила: – Помимо очевидного, разумеется. Я только недавно начала путешествовать. А еще я играю на скрипке.