Неудача в наследство - Светлана Романюк

по поводу Настасьи. И это решение, первое из всех принятых ею по поводу кузнецовой жены, не вызвало в ней ни капли протеста и сомнений. Напротив, оно подарило уверенность, что всё правильно. Отец Авдей непременно подскажет верное направление, лучший путь. Всё уладится.

В этой уверенности, что всё сложится хорошо, Аннушка находилась и по дороге домой, и за столом во время семейного ужина. Она не вслушивалась в щебет сестры, рассказы матери, но сам звук их голосов успокаивал, утешал, дарил уют и возвращал душевное равновесие. От усталости ли, от сытной ли еды на Аннушку нашло состояние какой-то блаженной полудрёмы.

Николенька в храм не ездил, его давно отослали спать, но все взрослые с удобством расположились в малой гостиной. Обсуждали грядущую свадьбу, строили планы.

Ольга сперва пыталась вести себя сдержанно, но потом махнула рукой и осталась самой собой. Вскакивала, хлопала в ладоши, срывалась с места и начинала кружиться по комнате, пытаясь вытащить в круг то папеньку, то маменьку. К старшей сестре подступилась лишь единожды, но та встретила её полусонной улыбкой, и егоза отступилась, окончательно переключившись на родителей.

Аннушка услышала мягкий бой часов, отметивших полночь, заметила, а лучше сказать, ощутила исчезновение очередных треугольников с руки, покивала в ответ на фантастические предположения сестры и грандиозные планы отца. А потом всё закончилось. И уют, и радость, и душевное равновесие.

Боль навалилась неожиданно, внезапно. На затылок словно кипятку плеснули, а виски сдавили. Из носа хлынула кровь. Обильно, сильно, рывком. В мгновение ока платье расцвело алыми пятнами, а рот наполнился чем-то солоноватым и густым, с привкусом металла. В животе клубком свернулись ледяные змеи. Уши заложило. Все посторонние звуки куда-то пропали, лишь сердце стучало набатом. Пальцы на руках и ногах свело судорогой. Аннушка ещё успела увидеть искаженные ужасом и тревогой лица родных. Затем провалилась в спасительный мрак.

Глава 37. Крынка

Утро робко заглянуло в комнату. Михаил полюбовался светлой полосой у горизонта и решил, что возвращаться в кровать не имеет смысла. Ночь прошла в бесплодных попытках уснуть. Иной раз казалось, что вот-вот он уплывёт в дрёму, но каждый раз что-то мешало: сбившееся одеяло, комковатая подушка, тяжкие раздумья, неясные предчувствия. В итоге поднялся он ещё более уставшим, чем ложился.

В распахнутое окно ворвался изрядно посвежевший воздух, колыхнул занавески, взъерошил волосы, перелистнул пару книжных страниц. Прошлой ночью с помощью чтения Михаил пытался бороться с бессонницей, да так и бросил роман на тумбе, не осилив и трёх абзацев.

Михаил потёр лицо, сделал несколько гимнастических упражнений. Тело двигалось не то что нехотя, но так, словно воздух вдруг загустел и нужно приложить усилия, чтобы продраться сквозь него. Умылся. Холодная вода взбодрила, ненадолго сняв липкую вязкость недосыпа. Спустился вниз и до глубины души поразил своим появлением чёрную кухарку. А просьбой о миске каши и вовсе бедную женщину в ступор вогнал.

— То ж не барская еда, — лепетала она. — Повара ещё нет, он обычно позже приходит. Скоро уж будет. Вот он — всё для вас. Он умеючи и с тонким вкусом. Я ж не для вкуса, а для сытости…

— Вот и мне дай — для сытости, — остановил её причитания Михаил. — Не отравой же ты людей кормишь? Не помоями…

— Помилуйте! Да как можно! Всё свеженькое! Как бы они наработали, ежели б помоями?

— Ну вот и давай, раз свеженькое! Каши. И хлеба с маслом. И молока, — сказал Михаил и уселся за широкий выскобленный добела стол.

Женщина споро поставила перед ним всё требуемое и вновь отошла к плите, качая головой и бормоча себе под нос что-то не слишком одобрительное. Михаил ел, не обращая внимания ни на неё, ни на оторопь заходящих в кухню работников, которые появлялись на пороге с разными выражениями лиц, но в момент, когда видели барина, уплетающего кашу за общим столом, натягивали одинаковую растерянно-робкую гримасу.

Михаил утёр губы от молока и оглядел затаившихся слуг. Взгляд зацепился за Фёдора, тот мрачно наворачивал кашу на противоположной стороне стола.

— Доешь и седлай каракового, — приказал ему Михаил и, кивнув всем, отправился вон из кухни.

В спину ему понеслось удивлённое гудение и недоумевающее жужжание. Такой же изумлённый ропот встретил его и полчаса спустя, когда он вышел на крыльцо.

Фёдор подвёл осёдланного Пала. Жеребец фыркнул и сверкнул тёмным глазом из-под чёрной чёлки. Михаил потрепал его по шее, и укоризны во взгляде коня чуть поубавилось.

— Засиделись мы с тобой, — протянул Михаил и взлетел в седло.

Сегодня дорога к дому Андрея показалась раза в два короче, чем накануне. Спешиваясь, Михаил даже пожалел мимоходом, что не свернул и не нарезал пару кругов по округе. Впрочем, сожаления эти мелькнули и пропали. Уездному заседателю тоже не сиделось на месте, он спешно собирался в Крыльск, и ежели б путь к приятелю удлинился, то они наверняка разминулись бы.

— Ты специально, что ли, подгадываешь? — хохотнул Андрей, ведя гостя в кабинет. — Я уж на порог опасаюсь выходить, каждый раз оглядываюсь, нет ли тебя поблизости.

— Робкий какой, — буркнул Михаил и вынул из кармана список.

— Что это? — спросил Андрей, беря измятую бумажку двумя пальцами и осторожно разворачивая её.

— Перечень. Имена ребят, у которых за последний год кошек убили. Тех, что кошкодаву приписывают.

Андрей Дмитриевич посерьёзнел и попытался прочесть, сперва про себя, затем вслух. Споткнулся на первом же имени, озадачился, почесал бровь и, возвращая листок Михаилу, предложил:

— Ты вот что, зачитай, а я своей рукой запишу. Тебе с твоим почерком шифровальщиком только работать, — продолжил он, усаживаясь за стол. — Не было на тебя в детстве Феодосия Евграфовича. Гувернёр мой. Ох и суров был! Чистописание уважал очень. И с подопечных аккуратности и разборчивости требовал.

Андрей устроился и стал набело записывать то, что и сам Михаил разбирал с трудом. Когда последнее имя оказалось перенесено на новый лист, хозяин поинтересовался у гостя:

— От Вячеслава Павловича известий нет? Он про Веленских разузнать обещался.

— Есть, как не быть. Вчера ещё разузнал.

Андрей отодвинул записи и ухватил чистый лист.

— Ну так рассказывай, чего тянешь?

— Да рассказывать-то и нечего особо. К кошкодаву сёстры никакого отношения не имеют. У Невенской слышал я обрывки обычных бабьих глупостей.

— А ты всё ж расскажи, а там вместе… — начал настаивать Андрей, но закончить фразу не успел.