Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

Миссия Раббана Саумы показала, насколько все-таки велика Евразия: пространство, через которое монгольский мир перебросил мост, было тем не менее трудно преодолеть с точки зрения культуры. Единственным общим языком, который был знаком и Раббану и переводчикам, оказался персидский, и по многочисленным ошибкам, допущенным Саумой в понимании западной жизни и политики, очевидно, что при переводе терялось очень многое. Например, он принял дипломатически сформулированные возражения за согласие, а уверения в уважении Христа — за готовность согласиться с его религиозными доктринами. Тем не менее то, что он завершил свое путешествие тогда, когда Марко Поло и другие западные путешественники проделали нечто подобное в противоположной стороне света, свидетельствует об эффективности стремлений монголов сделать Евразию доступной. Действительно, текст Раббана Саумы, при все своей превратности и неполноте, представляет собой поразительное доказательство взаимной достижимости противоположных краев огромного пространства земли. Трудно не прийти к тому заключению, что революционный опыт западной культуры того времени: технологический прогресс, новации в искусстве, взгляд на реальность глазами новой науки — отчасти объясняется влияниями, пришедшими по дорогам, которые создали и охраняли монголы.

Постепенно и сами монголы переносили в степи условия удобной городской жизни. В начале второй половины XVI века возник Коке Кота, «Синий город», постоянная столица вблизи нынешней границы Внутренней и Внешней Монголии. Его основатель Алтан-хан отчасти сохранил традиции предков: так, он лечил свою подагру, сбрасывая в ущелье тела принесенных в жертву, но в то же время окрестности своей столицы он усеял буддийскими монастырями, посылал за переписчиками в Пекин и организовал запись переводов на таблички из древесины яблони[328].

Однако в истории цивилизации степи сыграли роль не колыбели, а катализатора. Монгольский мир совпал с периодом наиболее интенсивных трансевразийских коммуникаций, которые были перенаправлены или проводились более безопасно в направлении, которое они приняли бы и без этого. Например, бумага была китайским изобретением, которое уже добралось до запада через арабов: говорят, тайна ее производства была раскрыта в Самарканде китайским техником, взятым в плен в битве при Таласе в Фергане в 751 году (см. ниже, с. 389). Но лишь в конце XIII века ее оценили в Европе как главный вклад в то, что мы сегодня называем информационной технологией. Порох и домна, впервые добравшись до Европы в монгольский период, воспринимались вначале как проявления волшебства. С последствиями для будущего развития, которые трудно переоценить, западная наука становилась все более похожей на давнюю китайскую традицию каочен: более эмпиричной, более опирающейся на чувственное восприятие, более склонной к наблюдениям за природой как подготовке к подчинению сил природы[329].

В Парижском университете, которым так восхищался Раббан Саума, ученые культивировали истинно научный способ постижения архитектуры мира. Конечным продуктом стали на редкость вразумительные системы знаний и веры, разработанные парижскими энциклопедистами XIII века, особенно в трудах величайшего интеллекта века (одного из величайших во все века) Фомы Аквинского, от чьего всевидящего внимания, организованного в точных категориях, не ускользало ни что из известного из опыта и практики. Недалеко от Парижа, в Шартре, можно увидеть картину такого рода, где на стекле систематически изображено строение вселенной. Это измеримая вселенная, изображенная французским художником с помощью циркуля; она подобна пушистому шару, зажатому в щипцы[330].

Роджер Бэкон, профессор Парижского университета 1240-х годов, утверждал, что научные наблюдения могут подтвердить Священное Писание, что медицинские эксперименты способны расширить знания и спасти жизнь и что с помощью науки можно усмирить и обратить в истинную веру неверных. Современники с подозрением относились к его интересу к язычникам и мусульманским книгам; но его труды по оптике свидетельствуют об уверенности века в реальности объектов восприятия и надежности сил, которые открывают их нашему зрению. Его образ — образ мудрого сокольничего, способного извлекать уроки из опыта, привлекал наиболее безжалостного экспериментатора века императора Фредерика II, чье презрение к общепринятому принесло ему славу «ошеломляющего мир». Император был знатоком соколиной охоты и гордился тем, что знает о ней больше Аристотеля. Говорят, он приказал вскрыть брюшную полость двум людям, чтобы изучить различное влияние сна и физических нагрузок на пищеварение; что он вырастил детей в тишине, «чтобы решить вопрос, заговорят ли они на древнееврейском языке, который был самым первым языком, или на греческом или арабском, или на языке своих родителей; но трудился он напрасно, потому что все дети умерли»[331].

С одной точки зрения реализм, который все отчетливее проявляется в картинах западноевропейских художников, есть результат роста престижа чувств: нарисовать то, что видишь своими глазами, значит наделить достоинством предмет, который ранее считался недостойным искусства. Молитвы по четкам, появившимся в начале XIII века, побуждали верующих представлять себе священные таинства с яркостью картин повседневной жизни, будто увиденные воочию. Так искусство связало науку и религиозные чувства своего века. Живопись, представленная в церквях францисканцев, вводит зрителей в священные места, они словно становятся свидетелями жизни Христа и святых. Она вызывает сильные эмоции своим неслыханным реализмом — зритель смотрит на мир таким же взглядом, как новые мыслители-ученые. Она любовно описывает природу: воронов, которым молится святой Франциск, животных, пейзажи, солнце и луну, которых святой называл сестрами и братьями.

Эти эксперименты и достижения воображения не ставили западную науку в один ряд с китайской, в которой наблюдение и эксперимент господствуют в научной традиции с первого тысячелетия до н. э.[332]. Единственное слово, которым когда-либо называли даосские монастыри, означает «наблюдательная башня» — платформа, с которой можно наблюдать природу и давать естественные объяснения ее явлениям. Конфуций считает даосизм суеверным фетишизмом, но даосы противоречили собственной мистике доктриной о том, что для человека, который должен покорить природу, она подобна диким животным или врагам: чтобы ее приручить или покорить, вначале нужно ее узнать. Такой взгляд способствовал развитию научной практики наблюдения, эксперимента и классификации[333]. Проделкам Фредерика II предшествовали опыты легендарного Цзу Сина, который вскрыл грудную клетку своему двоюродному брату, чтобы проверить, действительно ли у сердца мудреца семь отделов; увидев крестьян, переходящих вброд ледяную реку, он приказал сломать им ноги, чтобы проверить действие низкой температуры на костный мозг[334]. Изобретения, новые для Запада, в Китае были уже старыми: бумага, порох, компас. В большинстве основных технологий, преобразивших мир, Китай опередил Запад на срок от одного до тринадцати столетий. XIII век стал периодом, когда большинство этих открытий начало перемещаться на Запад. И монгольский мир стал главным средством этого перехода.