Гитлер и Габсбурги. Месть фюрера правящему дому Австрии - Джеймс Лонго

И для них, и для Австрии времени оставалось все меньше. Максимилиан с семьей ехал по извилистым, пустынным дорогам; за рулем машины, доверху набитой вещами, сидел незнакомый с маршрутом водитель, а в ней самой – двое взволнованных взрослых и пятеро сонных детей. Они старались пропускать знакомые городки и деревни, где торжествовали нацисты, но каждый такой объезд увеличивал время пути. Пока они мчались к границе, Муссолини в 10 часов 25 минут вечера позвонил из Рима в Берлин и заверил, что полностью поддерживает аншлюс. Гитлер ответил: «Передайте Муссолини, что я никогда, никогда, никогда этого не забуду! Если ему когда-нибудь понадобится помощь или он окажется в опасности, пусть не сомневается: я буду рядом, что бы ни случилось, даже если весь мир ополчится против него»[609]. Сбылись оба предсказания, но тот телефонный разговор диктаторов решил участь и Австрии, и Бенито Муссолини.

Перед самым рассветом Максимилиан Гогенберг с семьей добрались до чешской границы. Она была открыта; но вместо пограничников ее охраняли сторонники нацистов, опьяненные властью и пивом. Макс вышел с беззаботным видом самого обыкновенного отпускника и ожидал, что его задержат. Но хмельные нацисты пропустили машину, не проверив даже паспортов. Он не мог поверить, что им так повезло[610].

Чехи оказались гораздо строже и начали прямо с оскорблений: «Хотели Гитлера, вот теперь и живите с ним! Валите обратно в Австрию, к своему Гитлеру!» До свободы было рукой подать, но на спокойные просьбы Макса отвечали громкими отказами. Его жена Элизабет вспоминала потом, что еле дышала, слушая разговор мужа с чешскими пограничниками. Они убежали из Австрии, но Чехословакия закрыла свои границы. Им не разрешали попасть в страну своего детства. Когда оскорбления стали совсем уж непереносимыми, Элизабет прошептала Максу: «Ничего не выйдет. Нужно возвращаться в Артштеттен». Долгая обратная дорога прошла в тягостном молчании[611].

12 марта 1938 г., в три минуты первого ночи, немцы вошли в Австрию. Макс со своим измотанным семейством вернулся домой, позвонил Софии и прошептал пароль, о котором они условились заранее: три французских слова Il est ici – «Он здесь». Потом телефон замолчал. Сбежать не получилось[612].

Гитлер прилетел из Берлина в Мюнхен, а уже оттуда проследовал на машине в австрийский Браунау-ам-Инн. Родной город приветствовал его звоном церковных колоколов и радостными криками. Следующая остановка была в Линце, где прошло его детство. Там он подписал «Закон о воссоединении Австрии с Германской империей» и дал эксклюзивное интервью лондонской Daily Mail, сказав репортеру: «Подождите немного – и увидите, что я сделаю для Австрии… сами убедитесь, насколько лучше и счастливее заживет ее народ»[613].

Тысячам своих горячих сторонников Гитлер заявил: «Если Провидению было угодно однажды увести меня отсюда и сделать фюрером Германского рейха, значит, оно возложило на меня миссию, а миссия эта может быть только одна – возвысить мое дорогое отечество до Германского рейха»[614]. Возликовали даже те, кто не мог слышать его слов, и те, кто помнил его угрюмым юнцом.

Рано утром того дня, когда Германия вторглась в Австрию, Эрнст с семьей приехал в Артштеттен. Уже через несколько минут после обращения Шушнига сердитая толпа окружила их дом в Радмере. Соседи, с которыми Эрнст прожил бок о бок не один год, мужчины и женщины, которые у него работали, выкрикивали нацистские лозунги и стреляли из ружей в воздух. В дом летели камни, угрозы, злые обещания. Один из зачинщиков, управляющий поместьем Эрнста, ревел: «Теперь здесь все наше! С сегодняшнего дня мы ваши хозяева!»[615]

Такое творилось по всей Австрии – на фермах, в больших и малых городах. Горничные и рабочие-сезонники, официанты и официантки, дворецкие и шоферы, даже уборщицы, которые годами лишь молчаливо исполняли приказания, стали вдруг мощнейшей силой. Несколько слов, сказанных новым хозяевам страны нацистам, – и к утру целой семьи как не бывало[616].

Поняв, что вопли у дома ни к чему ни привели, толпа ушла во тьму, отмечать рождение новой Австрии. Эрнст, опасаясь того, что может твориться в столице, добрался до Артштеттена кружными путями. Они с Максом решили, что вместе с женами и детьми отправятся в Вену и будут держать совет с отцом Мэйзи, британским дипломатом. А вдруг он поможет им всем бежать из страны?[617]

Вторым кошмарным путешествием за сутки стали восемьдесят километров от Артштеттена до Вены. Сначала они просто не узнали ее. Еще вчера на каждом флагштоке и общественном здании реяли красно-белые флаги Австрийской республики. Теперь чуть ли не на всех уличных фонарях, деревьях, окнах и балконах торчала нацистская свастика[618]. Этот символ был даже на нарукавных повязках уличных регулировщиков. Американский радиожурналист Уильям Л. Ширер рассказал, во что превратился город:

Я вышел из метро на Карлсплац и оказался в истерически настроенной, вопящей толпе нацистов, которая направлялась в сторону центра. Такие озверелые лица я уже видел раньше – на партийных сборищах в Нюрнберге… А полицейские, которые всего несколько часов назад на моих глазах без труда разогнали небольшую толпу нацистов, теперь стояли в стороне и усмехались[619][620].

Гогенберги молча ехали в центр города, мимо огромного дворца Хофбург и опустевшего Шенбрунна, бывшей резиденции Франца-Иосифа. Некоторые улицы как будто вымерли. На других неистовые толпы вышвыривали евреев из их домов, магазинов, контор. Над отдельными людьми и маленькими группами просто издевались, заставляя соскребать со стен надписи и рисунки в поддержку Шушнига, которые появились всего несколько дней назад[621]. Эдвард Марроу, только что прибыв из Берлина, сделал об этом репортаж для радио CBS: «Молодые штурмовики разъезжают повсюду в легковых машинах и грузовиках, поют и швыряют в толпу апельсины. Почти у каждого здания стоит вооруженная охрана… Пока еще много людей по всей Рингштрассе, много людей у самых больших гостиниц… в воздухе как будто разлито ожидание: каждый ждет и размышляет, куда и в какое время прибудет господин Гитлер»[622].