Евпраксия - Александр Антонов

Тогда же Евпраксия наградила молодожёнов деньгами и велела купить им домик в Штадене.

— Хочу, чтобы вы были вольными, но жили рядом. Потому как без вас я пропаду.

Так и было. Купили Родион и Милица домик, поселились в нём, но каждый день шли в замок на службу. Теперь же, когда Евпраксия овдовела, а в замке появился Людигер Удо, она отвела им покой рядом со своей опочивальней. И не напрасно.

С первых же дней появления в Штадене Людигера Удо Евпраксия, как лесная лань, почувствовала от него угрозу. Он показался ей грубым, жестокосердым и, что страшнее всего, похотливым. Его голубые глаза, покрытые льдом, как речная полынья в мороз, при виде Евпраксии изменялись и покрывались масляной плёнкой. Так проявлялась в нём, как в хищном звере, ласка к своей жертве. Знал же он, что нельзя пугать жертву, потому как испортится вкус мяса. И день за днём, медленно и упорно, он приближался к своей жертве. Людигер был молчалив. И это тоже пугало княгиню. Но пока они встречались за полуденной и вечерней трапезой, это было терпимо. За стол они садились не одни, вместе с ними придворные графини. Иной раз Людигер не являлся на трапезы. В такие дни дворецкий докладывал Евпраксии, что молодой граф умчал на охоту И правда, потом на столе появлялась зайчатина или кабанье жаркое.

В середине января испортилась погода. Подули жестокие северные ветры, нахлынули морозы, и Людигер не покидал замка целыми днями. Евпраксия чувствовала, что с каждым часом опасность к ней приближалась. И не знала, чего он добивался. Иногда он ненароком касался её руки, плеча, а однажды, когда она стояла возле камина, положил ей руку на талию. Евпраксия строго заметила:

— Не позволяйте себе лишнего, граф.

Он лишь что-то буркнул в ответ, отошёл и сел в кресло. Евпраксия не мешкая покинула трапезную и закрылась с Милицей в спальне. Она села за стол писать письмо в родной Киев, намереваясь передать с тётушкой Одой купцам в Гамбурге, кои приходили торговать в немецкую землю из Новгорода, Пскова или Смоленска.

Возвращение графини Гедвиги и княгини Оды из Кёльна затянулось. А потом к Евпраксии пришло и огорчение. Вернулась в Штаден только графиня Гедвига. Княгиня Ода по каким-то причинам проследовала в Гамбург. Обеспокоенная Евпраксия на другой же день после возвращения Гедвиги отправила в Гамбург Родиона. Поручила ему найти купцов, кои пришли с Руси, передать им грамоту в Киев. Ещё навестить княгиню Оду и узнать, почему она не приехала в Штаден.

С отъездом Родиона Евпраксии и вовсе стало невмоготу в замке. Даже с графиней Гедвигой у неё не было общения. Потерявшая сына, сестру, Гедвига укрылась в своих покоях, плакала, молилась и днями не появлялась на глазах обитателей замка, к себе никого не впускала. Евпраксия тоже большую часть времени проводила в своём покое. Иногда ей приходилось отпускать Милицу в город, потому как при доме были, кроме лошади, на которой уехал Родион, собака и кошка и их нужно было накормить. В такие часы Евпраксия что-то читала или писала новую грамотку на родину, жаловалась отцу и матушке, что овдовела и живёт среди чужих людей сиротою.

Был ранний вечер пасмурного январского дня. Милица ещё не вернулась из города, и Евпраксия ждала её с минуты на минуту и даже не закрыла на запор дверь. И в это время, когда душа княгини рвалась на Русь, в спальню крадучись вошёл Людигер Удо. На плечи полуобнажённого тела у него был накинут камзол. Он подкрался к сидящей Евпраксии и обнял её со спины. Она вскрикнула, но он зажал ей рот и приказал:

— Не смей кричать! Не смей! Тебя никто не услышит. — Голос его был мягкий. И обнимал он Евпраксию хотя и крепко, но без боли. Он отнял руку от её рта, склонился к шее и стал целовать.

Она потребовала:

— Отпусти меня и дай встать! — Он не отпускал. — Прекрати мерзости! — крикнула Евпраксия и словно рыбка выскользнула из его рук.

Она побежала к двери, но Людигер настиг её, схватил за руку, с силой привлёк к себе и вновь принялся целовать. Он потянул её к постели и попытался сорвать одежду. Евпраксия ударила его коленом в пах. Он согнулся от боли, но ещё удерживал её за руку. Хватка была железная, и княгиня поняла, что просто так ей не вырваться и что ещё мгновение, и зверь придёт в себя, надругается над нею. Его глаза уже злобно сверкали, и он готов был наброситься на неё и терзать. Однако этого мгновения Евпраксия не дала графу. Промелькнул перед её взором образ матушки, вспышка памяти озарила её, дающую дочери уроки иранского боя, взметнулась рука Евпраксии, мелькнула белой молнией, и два перста, сложенные как для моления, поразили Людигера, он снопом упал на дубовый пол.

Евпраксия огляделась: никто ей больше не угрожал. Она открыла платяной шкаф и принялась одеваться в дорогу, надела соболью шубку, тёплые сапожки, кунью шапку. Из шкафа же взяла кожаную дорожную торбу, в которой лежало всё необходимое в пути и ценные бумаги Гамбургского коммерческого банка, где хранилось её состояние. Она не забыла взять недописанное письмо и покинула спальню. Она уходила из замка, зная, что ни одна живая душа, ни даже сама графиня Гедвига не возьмёт её под защиту от Людигера Удо. Расправа над ней была бы неизбежна. И поэтому она покидала замок с чистой совестью. Никто из привратников — ни в замке, ни у ворот — не посмел остановить её. Она уходила в Штаден. И ей повезло: на полпути до городка она встретила Милицу, которая возвращалась в замок.

— Вот и славно, что встретились. Идём в твой домик, — сказала Евпраксия с улыбкой.

Граф Людигер Удо пришёл в себя лишь в полночь. В чувство его привёл холод, набежавший в открытую дверь из коридора. Он встал и попытался вспомнить, что же с ним произошло. И вспомнил всё до мелочей, даже то, как в глазах молодой и желанной вдовы брага заметил весёлых чёртиков. Но дальше был полный провал в памяти и он не смог даже представить себе, как оказался поверженным, не ощущая никакой боли в теле от удара, свалившего его на пол. Голова у него была светлой, как после крепкого сна. «Экая чертовщина», — мелькнуло у него. Он надел камзол, окинул взором спальню, где питал надежду потешиться с вдовушкой, и отправился на её поиски. Всё-таки в своём позорном падении он считал виновной ту россиянку с чёртиками в глазах.

Той порой Евпраксия уже пришла в себя. Она поужинала вместе с Милицей, и теперь они сидели у тёплого очага и обдумывали, как им быть дальше.

— В замке мне неё чужие. Граф Людигер не из тех, кто прощает обиды, и будет добиваться своего. Матушка Гедвига, может, и знает о его происках, но и словом не попрекнёт, — рассуждала Евпраксия.

Милица посетовала:

— Господи, хоть бы Родиоша скорее вернулся. А без него нам и в путь нельзя.

— Это верно. Да и распогодилось. Вон как ветер завывает в трубе. И снежная крупа в окна бьёт. Ладно уж, отсидимся день-другой, а там и Родион вернётся, — смирилась Евпраксия.

Надежды затворниц оправдались. В полдень, когда прекратился снегопад, на дворе весело залаял пёс. Милица выбежала на крыльцо и тут же вернулась, радостная и оживлённая.

— Эта благодать! Родиоша пожаловал домой.