Блаватская - Александр Сенкевич

У Блаватской оказалась чудесная цепкая память. Она много чего запоминала в своем путешествии по Египту. Древние египтяне повсюду оставляли свои письмена, словно послания будущим поколениям, — на мебели, утесах, стенах, саркофагах, гробницах, на каждом предмете, уцелевшем в потоке времени, окончательно не раздавленном под тяжестью прошедших тысячелетий. Они вырезали, высекали и ваяли этот многокилометровый свиток человеческой мудрости в надежде, что их знания в случае каких-либо катастроф не пропадут бесследно, а будут законсервированы и когда-нибудь восстановлены на благо людей. Много секретов содержали, как она надеялась, рукописи на шероховатых папирусах.

Сухой раскаленный воздух Сахары был бережным и надежным хранителем этих духовных сокровищ.

Она сидела в разогретом солнцем номере гостиницы «Шеферд» и размышляла о том, что Древний Египет — родина многих искусств, по крайней мере, музыкального, изобразительного, театрального. Египтяне знали в совершенстве, как извлекать гармонические звуки из струнных инструментов, например из арфы. Торс статуи Рамзеса II поражал взгляд своей скульптурной мощью. Рядом с ним все остальные каменные идолы выглядели тщедушными. Филигранной отделкой отличались ювелирные изделия из золота, серебра и самоцветов. А стеклянная имитация драгоценных камней, особенно изумруда, была доведена до совершенства. Художественная резьба по камню: по сиениту, граниту и базальту — в Древнем Египте была широко распространена и считалась не высоким искусством, а обычным ремеслом. В бездну времен уходили чудесные творения египтян.

Древние египтяне обладали основательными знаниями в астрономии и математике, физике и химии, медицине и биологии. Были они и искусными мореходами. В Египте, как она была уверена, впервые культивировались виноградарство и виноделие. Было присуще древним египтянам и умение изготовлять прочные ткани. Она вспомнила, что фараон подарил Иосифу одежду из тонкого полотна, золотую цепь и много других изящных и красивых вещей. Египетские ткачи славились своим мастерством. В их полотно пеленали умерших фараонов и знатных египтян, и оно прекрасно сохранилось по сей день.

Много тысячелетий назад, как утверждали масоны, на этой земле был заложен фундамент постоянно строящегося здания науки. Из тех же прадедушкиных масонских книг она еще в Саратове вычитала, что все достижения египтян были незначительной, видимой невооруженным глазом частью огромного культурного мира древности. Этот мир был непосредственно связан, по ее мнению, с опустившейся на морское дно Атлантидой. Чтобы увидеть большее, следовало обрести другое, безграничное зрение. Но как этого достичь, она тогда еще не знала. Египетская земля казалась ей обиталищем тайны. Одно было ясно: основой высочайшей цивилизации египтян являлась религия. В величайшей тайне в храмах изучали магию, с помощью которой познавались оккультные силы природы и осуществлялись во время мистерий чудесные исцеления.

Как она верила в предание об Атлантиде! Как она хотела обнаружить тайные летописи древних мудрецов! Она слышала, что существует ключевой камень, весь испещренный священными непроизносимыми буквами. Этот камень использовался древними строителями как высшая точка крыши, имеющей вид арки. Об этом ключевом камне, на котором каждая из девяти букв представляла одно из божественных имен, начертанных знаками-эмблемами, знали первые франкмасоны. По атрибутам обозначенных на камне богов они опознавали принадлежность каждого из масонов к тому или иному братству. Она знала об этом уже в Саратове, когда слетела со стула, поставленного на стол, пытаясь выяснить, какого градуса посвящения был ее прадедушка и к какой ложе он принадлежал. Лёля была убеждена, что многие ключи к библейским чудесам древности и к известным феноменам современности, к нераскрытым проявлениям человеческой психологии и физиологии находятся в руках «посвященных» — членов тайных братств. Она для себя решила, что потратит жизнь на раскрытие этих тщательно оберегаемых от многих людей тайн. Эзотерическое знание должно быть доступно людям. Вероятно, думала она, мудрецы древности также стремились к этому, но обстоятельства жизни древних не позволяли обнародовать им великие открытия. Иисус Христос, решила тогда Лёля, был первым, кто пошел на подобный шаг, за что и поплатился жизнью.

Через двадцать лет Блаватская заявит, что верит в Христа безличного, но не в Иисуса из Назарета. Для нее Кришна или Будда были тот же Христос. Этого ей покажется мало, и она осмелится утверждать, что христианское учение перековеркано и грубо материализовано Церковью. Она провозгласит безличный Божественный Принцип, объявит вслед за древними гностиками, что Христос означает «проявленный свет», а не «помазанник» — как переиначили это имя, существовавшее тысячи лет у язычников, греческие отцы Церкви, отождествив его с еврейским словом «мессия». Она усомнится в церковных догматах и учениях и назовет их страшнейшей материализацией духа. Но все это будет ею сказано позднее. Так, потребовалось почти двадцать шесть лет, чтобы в ее сочинениях образ древнеегипетской богини плодородия, воды и ветра Изиды, символ женственности и семейной верности, совместился с христианским образом Девы Марии. Это нашло отражение в ее фундаментальном труде «Изида без покрова», в котором излагались основные принципы ее теософского учения и утверждался культ Майтрейи — будды грядущего исторического цикла.

Девятнадцатилетней Лёле вряд ли было по силам сочинить что-либо подобное. Для этого требовалась незаурядная эрудиция, осмысление, как сейчас сказали бы, огромного количества культурной информации. Елена Петровна не собиралась прослыть у своих современников фантазеркой, пораженной бледной немочью мысли. Наоборот, насыщение ее теософских сочинений идеями достигает чрезвычайно высокой концентрации.

Но все это было еще впереди.

Лёля с удовольствием путешествовала по Востоку с графиней Киселевой, которая знала, разумеется, кто такая Изида, и рассказала Блаватской немало об этой древнеегипетской богине, совершенно искренне при этом сокрушаясь, что старые времена, когда фараоны и мудрецы ладили друг с другом, безвозвратно прошли.

Графиня выказывала необыкновенную для ее возраста живость: говорила без умолку, часами, не давая другим рта раскрыть и вдаваясь в ненужные подробности при описании различных событий и людей, — и все это с такой бешеной энергией, как будто она вела не обыкновенную беседу, а вступала в сражение с целой армией врагов, которых необходимо было оттеснить с занимаемых позиций, а затем наголову разбить. И в свои шестьдесят лет графиня Киселева не утратила жара юности. Общение с бодрой и говорливой женщиной проходило с величайшими трудностями. Наиболее отважным, пытавшимся ввернуть в ее монолог словечко, она мгновенно затыкала рот каким-нибудь ехидным замечанием.

Но, как известно, свалившаяся на голову графини племянница Ростислава Андреевича Фадеева тоже не была молчуньей. Тут, как говорят, нашла коса на камень. Прибавим еще и то, что постоянным правилом Блаватской было идти напролом и таким образом добиваться того, чего она хотела. И в этом случае от своего правила она ни на шаг не отступила. Она в конце концов уломала графиню подольше задержаться в Египте. Ей удалось замаскировать розовыми флерами романтического вымысла и мистическими дымками вещь обыкновенную и житейскую: она увлеклась молодым человеком, приехавшим в Египет из Нового Света. Его приветливое лицо в веснушках и нелепая долговязая фигура наполняли ее душу ликованием.