Ящик Пандоры - Марина Юденич

Ванда подвинула бумаги к себе. Нелепое ее предположение, равно как и нелепые ночные страхи, сейчас могло развеяться стремительно и безвозвратно, как тает облачко сизого табачного дыма, несколько коротких мгновений покачавшись в воздухе и сразу же навсегда растворившись в вечности. Однако все могло произойти с точностью до наоборот, и тогда неясный кошмар, напротив, с неизбежностью должен был обрести вполне осязаемые четкие формы, но разящий ужас его от этого отнюдь не стал бы менее удушливым, а опасность, которую он таил в себе, не утратила бы своей смертоносной силы.

Ванда вчитывалась в штампованные формулировки милицейских протоколов. И весь необъятный, многогранный ее мир в эти минуты втиснулся между казенных строк, сочился по их узким прямым протокам, пульсировал в неровных пробелах, разделяющих слова и фразы. Здесь, в тернистых дебрях сухих, отстраненных описаний чужой мученической смерти, скрывалась, как в том самом приснопамятном яйце, и тайна ее жизни. И далее события вполне могли развиваться по хорошо всем известному сказочному сценарию: кто-то спугнет зайца и настигнет его метким выстрелом; из чрева зайца вылетит селезень, но и он падет, сраженный точно пущенной стрелой; и выкатится из чрева селезня яйцо. Но с ним справиться окажется и вовсе просто: лишь слабо хрустнет тонкая скорлупа. А там — иголочка. Переломи кто иголочку — и вот она, смерть. Только не Кощеева, как в сказке, а ее, Ванды Василевской.

Впрочем, сказка оказалась довольно короткой. И страшной. Потому что на страницах протоколов Ванда нашла то, о чем смутно догадывалась и чего, если честно, откровенно и сильно боялась.

Этот страх был вполне обоснован, и не было в нем ничего постыдного, недостойного человека сильного, с устойчивой психикой и отменно тренированной нервной системой.

Поскольку человеку этому стало ясно: уже несколько месяцев именно к нему медленно, но неумолимо подбирается безумный маньяк-убийца.

Все то время, пока Ванда штудировала милицейские материалы, оба мужчины напряженно молчали, не притрагиваясь даже к остывшему кофе.

Перевернув последний лист, она откинулась на тяжелую витую спинку старинного стула и, очевидно, в эти минуты не вполне справилась с выражением своего лица, потому что Подгорный тихо и, как всегда в минуты сильного волнения, хрипловато спросил ее:

— Что-то очень плохое, Ванда?

— Как тебе сказать… — Она быстро обретала власть над своими эмоциями, по крайней мере над внешним их проявлением, и ответ прозвучал почти спокойно. Только очень опытное ухо различило бы сейчас в глубоком, низком голосе Ванды едва заметную дрожь, но и с ней она справилась скоро. — Как тебе сказать, Витя. Во всех этих убийствах присутствует маленькая деталь, которая дает мне основания утверждать, уж простите, господа, за нескромность, что ваш маньяк на самом деле охотится за мной.

— В каком, прости, смысле? — Подгорный по-прежнему находился в состоянии сильного волнения, отчего говорил сдавленно, словно на его горле уже сомкнулась холодная рука убийцы, но смысл сказанного до него еще не дошел.

— В самом что ни на есть прямом, милый. Ему нужна я. Не просто высокие блондинки с распущенными волосами, а я — Ванда Александровна Василевская. Но этого мало. Возможно, он настолько изощрен и самоуверен, что каждым новым убийством он как бы напоминает мне о себе. Но это только предположение, возможно, эти знаки-напоминания он оставляет подсознательно.

— Могу я услышать факты? — Морозов тоже был встревожен, но профессионально краток и даже суховат.

— Разумеется. Если вы помните, все эти бумаги интересовали меня только с одной целью: мне необходимо было узнать, во что были одеты все жертвы. Ответ на этот вопрос я получила сполна.

— И каков же вывод?

— Вывод напрашивается очень и очень интересный. На каждой из несчастных блондинок была надета одна, а то и две вещицы, которые, как бы это выразиться поточнее, много лет назад были в моем собственном гардеробе. Такой вот престранный вывод.

— Не понял: на них были ваши вещи?

— Нет, разумеется, не мои. Те, мои, давно уже изношены, выброшены, отданы бедным родственникам или сданы в комиссионку. Причем, подчеркиваю, много лет назад. Все это старые вещи или вещи, похожие на старые. Видите ли, джентльмены, это, конечно, рассуждения не по вашей части, но основные направления и стили моды имеют тенденцию повторяться с периодичностью примерно лет в пятнадцать — двадцать. Разумеется, все повторяется не с абсолютной точностью, более того, такие детали, как ткани, материалы, из которых выполнены модные вещицы, — они-то, конечно, меняются радикально, но в целом все как бы возвращается на круги своя. Туфли на «платформе» и джинсы на бедрах, кофточки-«кенгуру» с капюшоном и так далее, и тому подобное. Их носила я во времена своей студенческой молодости, но нечто похожее возвратилось в моду и теперь. Так вот, на каждой из жертв, повторюсь, надета точная копия какой-то из моих давних вещичек.

— Оранжевая «лапша»? — неожиданно вспомнил Подгорный. — На Иришке была оранжевая «лапша», такая была у тебя в институте, я помню. Но у нее была новая, я даже знаю фирму — «Гуччи», она как-то к слову похвасталась.

— Да, именно оранжевая «лапша». С нее все и началось. Когда тело Иришки грузили в фургон, мешок порвался и я увидела руку и кусочек кофточки: мы как раз проезжали мимо. Конечно, у нее была новая, а мне в институте никакой «Гуччи» даже присниться не мог. Моя, по-моему, была из Прибалтики, по тем временам — тоже верх совершенства. Потом была продавщица из супермаркета, на ней был целый «мой» комплект: вязаные шарфик и перчатки в леопардовом стиле. Мне такие же много лет назад привезла бабушкина коллега профессорша из Сорбонны. Теперь «леопардовый» или «тигровый» стиль снова в моде: платья, куртки, джинсы… Но на ней были именно перчатки и шарфик — точная копия моих. Может быть, кстати, тоже французские и не исключено, что той же фирмы. Но это не важно. Главное: точная копия моих. И наконец, Снегурочка. Тут ситуация еще интереснее. Вот на ней была именно такая же куртка, какую я носила в институте. Не современная копия, а именно та, старая. Знаете, такое бывает, некоторые женщины, особенно не слишком избалованные достатком, оставляют вышедшие из моды, но хорошо сохранившиеся вещи на всякий случай: на дачу, в поход, еще куда-нибудь, где не требуется быть «при параде». И пот такие шмотки лежат-лежат где-нибудь в дальних уголках шифоньеров или вовсе на антресолях, а потом вдруг раз — и снова оказываются на обложках модных журналов. Честно говоря, когда я вижу женщин, одетых в такие вот забытые вещи, мне всегда немного жаль их, потому что большинство окружающих их, как правило, ровесники, и более того — ровесницы; уж они-то все прекрасно помнят и без труда отличают хорошо сохранившееся старье от новомодной штучки. Так что эффект достигается прямо противоположный желаемому: вместо моложавой модной дамы все видят плохо скрытую бедность бывшей записной модницы и кокетки. Но я отвлеклась, простите. Все это чисто дамские наблюдения и размышления. К нашей проблеме непосредственное отношение имеет лишь то, что на Снегурочке была точно такая же куртка, в какой я щеголяла лет двадцать назад. Таковы факты, Олег. Достаточно вам?