Вершина холма - Ирвин Шоу

Он печально посмотрел на жену, точно не надеялся ее больше увидеть.

– Полагаю, вам известно, что я обречен? – спросил Хеггенер.

– Я слышал.

– Я – медицинский раритет, – чуть ли не с гордостью произнес Хеггенер. – У меня туберкулез. В наше время он практически мгновенно излечивается антибиотиками. Но я имею честь быть пораженным новой, умной, стойкой бациллой. Подарок прогресса. Не важно. Я прожил хорошую жизнь и уже не молод, сейчас у меня, как выражаются врачи, ремиссия, я радуюсь этим дням, и все кажется мне возможным. Если бы не Ева, я охотно повернулся бы лицом к стене и умер. Она значит для меня очень много. Больше, чем я обычно показываю. Больше, чем я показываю даже ей.

Он, видно, здорово хватил еще до обеда, подумал Майкл.

– Временами у нее бывают молодые люди, – продолжал Хеггенер будничным тоном. – Вы, я скажу, несравненно приятнее ваших предшественников…

– Мистер Хеггенер… – начал Майкл.

– Пожалуйста, не спорьте со мной, мистер Сторз. Я прошел через слишком многое, чтобы изводить себя ревностью – худшей из страстей. Ева для меня скорее любимая дочь, чем жена, если в вашем возрасте это можно понять. Однако позвольте сказать… – Он сделал паузу, затем заговорил вновь: – Мистер Сторз, вы не охотник?

– Какое это имеет отношение к?.. – недоуменно спросил Майкл.

– Я много охотился в жизни. Олень, чья голова висит над камином в том коттедже, куда пригласила вас миссис Хеггенер, убит мною. Я пронес это увлечение через годы. Терпеть не могу лицемерных гуманистов, которые поглощают бифштексы и оплакивают убитую дичь. Кем бы вы предпочли быть – оленем, одним выстрелом убитым на зеленой лужайке, или несчастным кастрированным ревущим быком, которого тащат на бойню? Ладно, оставим эту тему. Так вот, как я говорил, я много охотился и однажды убил человека, одного из моих лучших друзей. Конечно, это был несчастный случай, которых происходит немало за сезон. Он имел неосторожность унизить мою жену. Мы оба присутствовали на его похоронах. Это было в Австрии, несколько лет назад. В Вермонте оленей хватает. Когда начнется сезон, мы сможем вместе поохотиться. Ева говорит, вы собираетесь остаться тут навсегда. Уверен, не пожалеете, если примете такое решение. Осень в здешних краях изумительная.

В столовую вернулась Ева Хеггенер, ее длинное черное платье хлестало по ногам, жемчуга и золотая брошь сияли в каминном свете.

– Что-нибудь случилось? – спросил Хеггенер.

– Ничего, – ответила Ева. – Позвонила старая подруга из Бостона. Она просит оставить ей комнату на праздники. Ты их знаешь – Гортоны.

– Превосходная семья, – заметил Хеггенер. – Просто превосходная. А теперь, дорогая, буду тебе благодарен, если ты поможешь мне подняться по лестнице и включишь Брамса, пока мы готовимся ко сну. Да, Ева говорила мне, вы играете в триктрак. Давайте сыграем завтра партию-другую. А сейчас спокойной ночи, спасибо за прекрасный вечер.

– Это я должен вас благодарить, – сдержанно сказал Майкл. – Спокойной ночи, мадам. Спокойной ночи, сэр.

– Спокойной ночи, Майкл, – ответила Ева.

Хеггенер оперся на руку жены, плед сполз с его плеча, и Ева медленно повела мужа из столовой.

Майкл остался неподвижно сидеть за столом. «Ну и ну!» – сказал он себе.

Он услышал за спиной шаги и обернулся. Из кухни пришла Рита:

– Вам еще что-нибудь принести, мистер Сторз?

– Я думал, ты уже спишь.

– Не люблю оставлять в столовой людей. Вам что-нибудь?..

– Ничего, Рита, спасибо.

Рита начала убирать со стола.

– Вы чем-то расстроены, мистер Сторз? – спросила она.

– Я? – удивился он. – Из-за чего мне расстраиваться?

– Тогда спокойной ночи, мистер Сторз.

Взяв поднос с посудой, она повернулась, ушла и погасила свет.

Майкл не двигался. Затем он устало потер глаза. Вверху зазвучало вступление из «Вариаций на тему Паганини» Брамса. Он посмотрел на потолок, губы его тронула ироническая улыбка; Майкл уронил подбородок на грудь и замер, глядя на огонь и слушая доносившуюся с третьего этажа негромкую музыку.

– По твоей милости я час недоспал, – проворчал Калли, спускаясь на рассвете вместе с Майклом по ступенькам гостиницы.

Вершины гор уже порозовели, но долины оставались в тени. В кузове пикапа, принадлежавшего лыжной школе, лежали слаломные древки. Майкл уговорил Калли поставить их и проверить, может ли Рита спускаться через близко расставленные ворота. Майкл как-то провел с ней на горе целое утро и теперь хотел испытать девушку на настоящей слаломной трассе. Одно дело кататься просто так, пусть даже очень хорошо, a совсем другое – идти через ворота. Поэтому Калли попросил Хэролда Джонса включить подъемник на час раньше обычного, чтобы они могли посмотреть Риту, пока на склонах еще нет людей.

Майкл лег спать рано, он хотел утром быть свежим. Его никто не беспокоил. Хеггенеры по-прежнему жили в гостинице, на третьем этаже: мистер Хеггенер ждал, пока сменят обивку старинного кресла, купленного когда-то им самим, он заявил тоном капризного инвалида: «Хочу войти в квартиру, когда все будет стоять на своих местах и я смогу почувствовать себя по-настоящему дома».

Ева больше не наносила Майклу ночных визитов. Хеггенеры обедали у себя, Майкл ел в одиночестве, а вечера проводил за чтением. Один или два раза он издалека видел Хеггенера, прогуливающегося с тросточкой, но они не разговаривали. Поиграть в триктрак им также не доводилось.

Майкл пару раз катался с Евой, но она не упоминала о той беседе, которая состоялась между Майклом и Хеггенером во время обеда. Сторз также обходил эту тему, хотя часто размышлял о хрупком австрийце, хотел узнать о нем больше и одновременно боялся этого. Майкл не мог думать о Хеггенере как об американце. Ни один американец не признался бы в том, что он убил близкого друга за то, что тот унизил его жену.

Майкл начал давать Еве советы относительно ее стойки и распределения веса; педантичная, прекрасно владеющая собой и своим телом, миссис Хеггенер схватывала все на лету и как-то после особенно быстрого спуска задорно сказала:

– К концу сезона ты сделаешь из меня лыжницу.

– Но ты была ею еще до встречи со мной.

– Я хочу сказать – настоящую.

Калли ехал по ухабистой дороге; старый, со сломанными рессорами пикап подскакивал на буграх, обветренное лицо Дэвида искажала недовольная гримаса.

– Сам не понимаю, как тебе удалось уломать меня, – сердито сказал он. – В жизни такого не делал.

– Послушай, Дейв, – начал Майкл, подпрыгивая на продавленном сиденье, – ребенок просто на седьмом небе от счастья.

– А я – нет, – заявил Калли.