Темное дело - Оноре де Бальзак

— Двойник подсудимого Мишю не знал этого обстоятельства, — сказал г-н де Гранвиль, глядя на присяжных, — а обвинению не удалось установить, что мой подзащитный воспользовался одною из сен-синьских лошадей.

Защитник опорочил и показание Виолета относительно сходства лошадей, ибо тот видел их издали, и притом сзади! Несмотря на героические усилия защитника, обилие улик подтверждало виновность Мишю. Обвинитель, публика, суд, присяжные — все понимали, что, как и предвидела защита, виновность слуги повлечет за собою и признание виновности господ. Дальновидный Борден предугадал, в чем именно будет заключаться узел процесса, а потому и предоставил г-ну де Гранвилю защиту Мишю; но тем самым защита выдавала свои тайны. Поэтому все, что касалось бывшего гондревильского управляющего, приобретало животрепещущий интерес. Впрочем, Мишю держался превосходно. В развернувшихся прениях он показал весь тот ум, каким его наделила природа; и, наблюдая его, публика не могла не признать в нем человека незаурядного; но — странное дело! — это еще укрепило ее уверенность в том, что именно он совершил преступление. Свидетели защиты, которым и присяжные и закон придают меньше значения, чем свидетелям обвинения, казалось, выполняли лишь свой долг и были выслушаны только для очистки совести. Прежде всего — ни Марту, ни супругов д'Отсэров не привели к присяге; Катрина и чета Дюрие в качестве слуг обвиняемых также давали показания без присяги. Г-н д'Отсэр подтвердил, что он действительно велел Мишю укрепить повалившийся столб. После этого было оглашено заключение экспертов, подтверждавшее показание старого дворянина. Однако эксперты сыграли на руку и председателю совета присяжных обвинения, заявив, что не представляется возможности установить, когда именно была выполнена эта работа: с тех пор могло пройти и несколько месяцев, и недели две. Появление мадмуазель де Сен-Синь вызвало живейший интерес, однако следует сказать, что, увидев кузенов на скамье подсудимых после двадцатитрехдневной разлуки, она пришла в такое смятение, что сама казалась виновной. Она почувствовала неодолимое желание быть рядом с близнецами, и ей пришлось, как она позже призналась, собрать все свои силы, чтобы сдержать обуревавший ее гнев; она, кажется, готова была убить общественного обвинителя, только чтобы сделаться в глазах людей такой же преступницей, как и они. Она с простодушным видом рассказала, что, возвращаясь домой, заметила в парке дым и подумала, не пожар ли это? Долгое время она предполагала, что дым идет оттого, что где-то жгут сорняки.

— Однако, — сказала она, — мне вспомнилось потом одно обстоятельство, которое я и предлагаю вниманию суда. Я нашла между шнурками моей амазонки и в складках воротничка кусочки, похожие на остатки сожженной бумаги, развеянной ветром.

— А дым был густой? — спросил Борден.

— Да, я думала, это пожар, — ответила мадмуазель де Сен-Синь.

— Это может совершенно изменить ход дела, — сказал Борден. — Я прошу суд немедленно обследовать место, где произошел пожар.

Председатель распорядился произвести соответствующее обследование.

По требованию защиты Гревен был снова вызван и допрошен относительно этого факта; он заявил, что ему ничего не известно. Но тут Борден и Гревен обменялись взглядами, и каждый из них понял противника.

— Вот в этом-то вся и соль, — сказал себе старый прокурор.

«Пронюхали!» — подумал нотариус.

Однако оба хитреца решили, что обследование бесполезно. Борден не сомневался, что нотариус будет нем как рыба, а нотариус в душе радовался, что уничтожил малейшие следы пожара. Чтобы выяснить этот вопрос, — второстепенный в прениях и казавшийся ребяческим, но решающий в глазах истории, которая должна оправдать этих молодых людей, — были назначены эксперты, и среди них находился Пигу; они осмотрели парк и сообщили, что нигде не обнаружили никаких следов пожара. Борден потребовал вызова еще двух рабочих, и те показали, что по распоряжению сторожа перепахали часть луга, где выгорела трава; но по золе трудно сказать, что именно горело. Сторож, снова вызванный по настоянию защитников, показал, что, когда он проходил мимо замка по пути в Арси, куда отправился поглядеть ряженых, сенатор велел ему вспахать участок луга, на который обратил внимание еще утром, во время прогулки.

— А что там жгли — траву или бумагу?

— Насчет этого ничего не могу сказать, никаких остатков бумаги не было, — ответил сторож.

— Однако, — возражали защитники, — если бы жгли траву, так кто-то должен был собрать ее в одно место и поджечь.

Показания сен-синьского кюре и мадмуазель Гуже произвели благоприятное впечатление. После вечерни они пошли прогуляться по дороге в лес и видели молодых людей и Мишю, которые выехали верхом из ворот замка и тоже направились к лесу. Духовный сан и нравственные качества аббата Гуже придали вес его словам.

Речь общественного обвинителя, уверенного в том, что он добьется осуждения, ничем не отличалась от всех речей такого рода. Обвиняемые, мол, непримиримые враги Франции, ее установлений и законов. Они жаждут смуты. Хотя они были причастны к заговору на жизнь императора и служили в армии Конде — великодушный монарх вычеркнул их из списка эмигрантов. И вот вам благодарность за милосердие! Словом, были произнесены все те пышные фразы, к которым прибегали сторонники Бурбонов, ратуя против бонапартистов, и которыми пользуются политики ныне, выступая против республиканцев и легитимистов в защиту младшей ветви. Эти общие места еще могли иметь какой-то смысл при твердом правительстве, но они покажутся по меньшей мере смешными в устах представителя судебной власти, когда история установит, что в самые различные эпохи говорилось одно и то же. Здесь можно применить остроту, сказанную по поводу более давних народных волнений: «Вывеска другая, а вино все то же». Общественный обвинитель, ставший, впрочем, одним из выдающихся прокуроров эпохи Империи, связал это преступление с намерением вернувшихся эмигрантов бороться против захвата их поместий. Он довольно удачно вызвал у присутствующих страх за жизнь сенатора. Затем он не без таланта собрал воедино все улики, полуулики и предположения в надежде, что его усердие будет должным образом вознаграждено, и спокойно занял свое место в ожидании атаки защитников.

Господин де Гранвиль никогда не выступал на уголовном процессе, но это единственное выступление создало ему славу. Во-первых, он защищал своего клиента с тем вдохновенным красноречием, которым мы восторгаемся теперь у Берье. Во-вторых, он был искренне убежден в невиновности подсудимых, а убежденность — самый могущественный рычаг красноречия. Вот главные пункты его защитительной речи, полностью опубликованной в газетах того времени: прежде всего он восстановил историю жизни Мишю в ее истинном свете. Это была прекрасная повесть, в которой прозвучали благороднейшие чувства, и они нашли отклики у многих присутствующих. Слушая выразительный голос этого человека, красноречиво выступавшего в его оправдание, Мишю был не в силах сдержаться — слезы брызнули из его желтых глаз и скатились по страшному его лицу. Он предстал тогда таким, каким был в действительности: человеком хитрым и простым, как ребенок, и вместе с тем человеком, в жизни которого существует только одна цель. Сущность его внезапно раскрылась, особенно благодаря слезам, которые произвели на присяжных сильное впечатление. Искусный адвокат уловил этот порыв сочувствия и воспользовался им, чтобы приступить к обсуждению улик.