Дикий сад - Марк Миллз

— Мы, Гарри. Мы сделали это вместе.

— Чушь. Ты и без меня все вычислил. Оставалось только сделать последний шаг.

Добрые слова от Гарри? Это что-то новенькое. Непривыкший к похвалам брата, Адам немного растерялся.

— Ты первый за… За сколько там лет?

— Триста с лишним.

— Да? Я думал, что больше.

— Ну, если тебе так хочется, пусть будет четыреста.

Гарри расхохотался.

— Отлично. Послушай, это все меняет.

— Почему?

— Да потому, что теперь ты уже не можешь продавать страховки.

— Почему не могу?

— Почему! Продавать страховки может каждый. А много ли таких, кто способен сделать такое? — Гарри неопределенно махнул рукой куда-то в сторону сада.

— А если я не хочу этим заниматься?

— Должен.

— Почему?

— Опять ты с этим «почему»! Потому что ты видишь то, чего не видят другие.

— Ничего я не вижу.

— А я говорю, видишь. И всегда видел. Даже когда мы были детьми. Можешь мне поверить. Ты всегда все разбирал, залезал внутрь и как будто смотрел оттуда, изнутри. Как говорит мама, единственный ребенок, который пытался разобрать погремушку. Мы с ней до сих пор над этим смеемся.

— Как я за вас рад.

— Ты на все смотришь иначе, и ты все видишь по-другому.

— Тогда объясни, как случилось, что я смотрел на Флору и не видел ее? Не видел по-настоящему. Не понимал. Я видел книги.

— Но ты же чему-то научился, так? В следующий раз получится лучше.

— Никакого следующего раза не будет.

Гарри вдруг посерьезнел, и в голосе у него зазвучали знакомые агрессивные нотки.

— Слушай меня. Я не буду повторять то, что говорил в прошлый раз. Не буду говорить о твоих друзьях и о двух последних годах твоей жизни. Я буду говорить о том, что впереди.

— Хорошо.

— Тебе нельзя заниматься страхованием.

— У меня нет выбора! Кто-то же должен им заниматься, а ты не станешь!

То, как это было сказано — горячо, зло, с напором, — шокировало не только Гарри, но и самого Адама.

— Господи…

— Это правда. Все решилось в тот самый миг, когда ты отказался. Тогда все и определилось — страхованием должен заниматься я.

— Послушай. — Гарри сложил ладони в умоляющем жесте. — Это ведь твоя жизнь. Не отца — твоя. Или ты хочешь жить его жизнью? Ну, хочешь? Похоронить себя в таком захолустье, как Пэрли, с двумя детишками? Каждое утро садиться в поезд, жаловаться на карточки, волноваться из-за пенсии… трахать секретаршу, потому что ты больше не любишь свою жену? Ты этого хочешь?

— Не говори ерунду.

— Трахать свою секретаршу, — медленно и четко повторил Гарри.

— Отец не трахает секретаршу.

— Неужели?

— Ты пьян.

— Не был бы пьян, не сказал бы.

Адам внимательно посмотрел на брата. И рассмеялся.

— Молодец, Гарри. Ты все-таки молодец. Признаю. — В прошлом он не раз попадался на такой крючок и уже знал, что будет дальше.

— Клянусь мамой, — торжественно произнес Гарри.

Адам мгновенно посерьезнел — такими клятвами брат не разбрасывался.

— Ты имеешь в виду ту его секретаршу…

— Да, Ванессу.

Ванесса была очень способная, обходительная и вежливая. Их отец занимал довольно высокий пост в чиновничьей иерархии, и она знала наизусть все даты чиновничьего календаря.

— Ту самую, которая любит оперу. Представляешь, да? Наш папа мирно просыпает всего Вагнера, а потом мчится на последний поезд, чтобы успеть домой.

— Откуда ты знаешь?

— От мамы.

— Она тебе рассказала?

— Я сам спросил. Ты ведь, наверное, замечал… дом… прическа… туфли… Она на все махнула рукой.

Неужели он был настолько слеп?

— Она сама напрашивалась, чтобы ее спросили.

Адам тяжело опустился на скамейку рядом с братом.

— Они поговорили, — продолжал Гарри. — Он не знает, чего хочет.

— Так это он тебе сказал или она как-то догадалась? — Адам почему-то решил, что должен это знать.

— А ты сам как думаешь?

— Вот скотина.

— Ты сам станешь таким через тридцать лет, если пустишь все на самотек. Отец ведь тоже сделал когда-то неверный выбор. Помнишь, каким он был? Как, бывало, смешил нас всех? Да, веселый был человек. Ты когда последний раз видел его веселым? А маму счастливой?

Адам закурил, потом повернулся к брату:

— Гигантская крыса Суматры?

— Ну, я же говорил, что ты умница.

Что он запутался в простыне, в том ничего удивительного не было. Удивляться стоило лишь тому, что он вообще смог уснуть. Где-то посреди ночи, в глухой, темный час, Адам выбросил белый флаг, признав поражение в схватке с водоворотом бушующих мыслей.

Отношения между родителями не были идеальными, и он никогда не ставил их в пример другим и не считал образцом брака. Но он всегда принимал эти отношения как некую вечную данность, а родителей как единое целое. Они были чем-то само собой разумеющимся, как смена времен года. Гарри считал, что их надо оставить в покое — пусть сами разбираются. Адам отреагировал по-другому: скорее домой, на помощь, надо что-то делать.

После нескольких часов спасительного сна ситуация предстала в ином, менее драматическом свете. Паника улеглась. Помогло и то, что с первых секунд пробуждения мысли устремились в другом направлении.

К завтраку Адам явился последним. Его опередила даже Антонелла. Обе женщины горели желанием поскорее отправиться в сад, но, проявив великодушие, все же позволили ему выпить сначала чашку густого черного кофе.

Пострадавшая накануне лодыжка за ночь неестественно распухла и, как только вся процессия выступила в сторону сада, жалобно заныла. Впрочем, Адама ее протесты не тронули — он уже раздумывал над тем, как изложить историю в наилучшем виде. Закончилось тем, что он просто рассказал, как все было, поочередно представив каждую часть сада и показав обе его личины, явную и скрытую.

Синьора Доччи замолчала, когда Адам привлек их внимание к анаграмме слова «инферно» на триумфальной арке, и больше не произнесла ни слова.

Ключом к саду, объяснил Адам, была «Божественная комедия» Данте, а не «Метаморфозы» Овидия с их сказаниями о богах и богинях, интригах и проделках. Овидий лишь отвлекал внимание от главного, играя роль «копченой селедки». Так что его можно отставить в сторону.