Утраченная реликвия... - Андрей Воронин

– Баловать их тоже не стоит, – сказал он. – В общем, как только что-то прояснится, я тебе непременно позвоню. Сразу же. Номер мобильного у тебя все тот же?

– И домашний тот же, и мобильный, – сказал Филатов и встал. – Ну, я пойду, что ли?

– Судя по твоему виду, ты куда-то спешишь, – проницательно заметил Светлов. – Куда, если не секрет?

– Хочу до окончания рабочего дня наведаться в «Кирасу», – сказал Юрий. – В конце концов, у меня на сегодняшнее утро была назначена встреча с тамошним руководством. Лучше поздно, чем никогда. И потом, надо все-таки посмотреть, что это за «Кираса» такая. Говорят, первое впечатление – самое правильное.

– Это факт, – Светлов покачал головой и вздохнул. – Когда ты явился сюда впервые, мне сразу показалось, что ты слегка чокнутый.

– Контуженный, – поправил Юрий, пожал ему руку и вышел.

Светлов медленно опустился в кресло и, глядя на закрывшуюся за Юрием дверь, закурил сигарету. Сейчас он курил совсем по-другому – все так же неумело, но взатяжку, и затяжки эти были очень глубокими. Докурив до самого фильтра, он ткнул окурок в пепельницу, порылся в записной книжке, придвинул к себе телефон и стал, сверяясь с записью, набирать номер знакомого опера с Петровки.

– Олигофрены, – с отвращением процедил Аверкин, упорно глядя на экран компьютера, где на зеленом фоне пестрели ряды игральных карт. Пасьянс упорно не сходился, и от этого раздражение Сан Саныча многократно усиливалось. – Кретины. Дауны. Воспитанники подготовительной группы детского сада справились бы с этим делом лучше. За что я вам плачу – за то, что вы мне в карман гадите? Работу надо делать чисто или не делать вообще. Сказали бы сразу: да пошел ты, дескать, в жопу со своими заморочками!

– Саныч… – робко начал Рыжий, но Аверкин оборвал его, ударив ладонью по столу.

– Молчать! Я на вас рассчитывал, а вы все сделали так, будто нарочно хотели меня подставить. А может, действительно хотели? Может, вас кто-то перекупил?

Тимоха отодвинул Рыжего плечом, выступил вперед и гулко ударил себя в грудную клетку пудовым кулаком.

– Западло, командир, – сказал он. – Ты извини, конечно, но все-таки базар надо фильтровать. Кого перекупили – нас? Если ты так думаешь, давай разбираться как мужики.

– Закрой пасть, баран, – по-прежнему глядя на монитор и щелкая кнопкой мыши, процедил Аверкин. – Ишь, разговорился! Разбираться он со мной будет! Был такой способ разрешения спорных вопросов в средние века, так называемый Божий суд. Брали подозреваемого и подвергали испытанию: лили в глотку кипящее масло, а то и вовсе змею туда запускали, ядовитую. Выжил – невиновен, а подох – значит, туда ему и дорога. Виновен, значит, раз Господь его не спас… Божий суд! И рыцари свои отношения так же выясняли – рубились до летального исхода, и, кто выжил, тот и прав. Не боишься, Тимоха? Я ведь тебя одной левой на куски раздеру, и получится, что был ты тварью продажной, казачком засланным… А?

– Зря ты, Саныч, на нас гонишь, – беря тоном ниже, но все так же твердо, сказал Тимоха, которому нечего было терять. – Ну, лажа вышла, так кто виноват, что этот козел на своей тачке не вовремя подкатил? Лучше было бы, если бы нас замели? Нет, зря ты это, насчет казачков засланных… Мы ж с первого дня в одной упряжке!

Это была правда. Аверкин вздохнул, оторвал взгляд от монитора и оглядел их, всех пятерых, по очереди – Тимоху, Рыжего, Коробку, Тюленя и Серого. Это была его личная гвардия – те самые люди, рука об руку с которыми он начинал дело с нуля, и даже не с нуля, а с глубокого минуса. Вместе они приводили в порядок выкупленный за гроши заброшенный склад, вместе отбивались от наскоков местной братвы, вместе выслеживали и мочили самых ярых быков и упертых бригадиров, отвоевывая себе место под солнцем… Это были люди, на которых Саныч мог положиться во всем. Они не задавали лишних вопросов и готовы были идти за ним до самого конца, каким бы он, этот конец, ни был.

Он вздохнул. Убитый Дракон мог бы войти в число этих избранных, но им пришлось пожертвовать. Увы, увы! Он был просто идеальной жертвой: с одной стороны, достаточно преданный и проверенный, чтобы выполнить любой приказ, а с другой – недостаточно приближенный, чтобы слишком уж жалеть о нем впоследствии. Да и ума за ним большого не наблюдалось – так, большой кусок мяса с глазами, целиком состоящий из каменных мускулов и парочки примитивных животных рефлексов. Иное дело Бондарь. Вот кого Санычу было по-настоящему жаль, так это Бондаря. Он был немного староват, но отлично подготовлен, смекалист, умен и, главное, честен.

Конечно, честность в наше время скорее относится к разряду недостатков, чем достоинств, но Аверкину она импонировала: где-то в самой глубине души он надеялся, что когда-нибудь честность снова сделается неотъемлемым качеством любого профессионала. Да и как иначе? Рано или поздно где-то все равно придется провести черту: вот это можно, и это тоже можно, а вот это – ни-ни, ни за какие деньги, ни при каких обстоятельствах. У Бондаря линия была прямой, как стрела, и он всю жизнь оставался на одной ее стороне – на своей. Не из страха оставался, не из лени и не из боязни наказания, а просто потому, что полагал это правильным и необходимым. И вот именно это качество, вызывавшее у Аверкина искреннее уважение, послужило причиной смерти одного из лучших его сотрудников.

"Черт бы его побрал! – с досадой подумал Саныч о Бондареве. – И дернуло же его вернуться раньше времени! Жевал бы помедленнее, и все бы обошлось.

А так… Эх!.."

Он передвинул курсор мыши в правый верхний угол игрового поля и щелкнул кнопкой. Зеленое сукно исчезло с экрана вместе с разложенными по нему картами.

Аверкин распечатал свежую пачку «Голуа», откинул крышку зажигалки и крутанул колесико.

– Ладно, – сказал он, погружая кончик сигареты в треугольный язык пламени. – То есть не ладно, конечно, но сделанного не вернешь. А как было бы славно!.. Но как вышло, так вышло. Будем выкручиваться, нам не впервой. Да, еще одно! Кто вчера дежурил на воротах?

– Я, – сказал Коробка.

– Вот и хорошо. Имей в виду, что я целый день просидел здесь, в кабинете, и тачку Бондаря за все это время никто пальцем не трогал – где он ее поставил, там она и стояла.

– Само собой, – сказал Коробка. – Она из окна караулки видна как на ладони. Так и было, никто к ней даже не подходил, зуб даю.

Аверкин кивнул бритым черепом. Они не задавали вопросов, хотя ситуация была нештатная. Собственно, Саныч очень удивился бы, начни они интересоваться причинами происходящего: эти люди раз и навсегда передоверили ему, своему командиру, право принимать решения. «На войне как на войне, – подумал он, разглядывая их из-под полуопущенных век. – Каждый солдат должен знать свой маневр, а до стратегических замыслов командования ему не должно быть никакого дела. И еще одно; дав людям отведать кнута, их надо угостить пряником…»

– Жаль, что все так коряво получилось, – сказал он, выдвигая ящик стола. – Но коряво или не коряво, а дело мы с вами вчера сделали большое. Нужное дело. Каждому из нас нужное, ясно? Пять лет бодались с разной сволочью, которая норовила у нас на шее удавку затянуть, а вчера наконец сбросили последнюю петлю. Теперь дела у нас пойдут на лад, особенно если не станем расслабляться, как вы вчера расслабились И денег, кстати, побольше станет. Намного больше. Вот вам для начала. – Он вынул из ящика пять заранее заготовленных конвертов и бросил их на стол. Конверты легли неровным веером. – Здесь могло быть больше, но часть бабок я удержал за вчерашний прокол с Бондарем. Машины испугались, макаки… Все, все! – прикрикнул он, видя, что кое-кто опять намерен возражать. – Вопрос закрыт и снят с обсуждения. Свободны. Забирайте.