По Рождестве Христовом - Василис Алексакис

Я рассказываю это в качестве предисловия к поразительной сцене, которую наблюдал по прибытии в Карьес — это название на старогреческом означает «ореховые деревья». Там была драка. И дрались как одержимые. Не успели мы припарковать свой микроавтобус, как боковое окно вдребезги разбил камень.

— Пригнись! — крикнул мне Онуфриос.

Второй камень угодил в капот. Мы были на пустыре рядом с каким-то старым зданием, которое штурмовали десятка два монахов, вооруженных железными ломами, пытаясь высадить дверь. Они уже разбили большую часть окон, через которые осажденные бросали в них камни, стулья, глиняные горшки. Битва сопровождалась воплями и анафемами. Один монах, которому удалось добраться по водосточной трубе до окна второго этажа, получил в голову чудовищный удар кулаком, сбросивший его на землю рядом с цветущим миндальным деревом.

— Они же убили его, нехристи! — крикнул кто-то.

— Убили, демоны, убили! — заголосили вокруг.

Монахи подхватили раненого за руки и за ноги и бегом потащили в нашу сторону. Они пробежали совсем близко от микроавтобуса, так что я смог его разглядеть. Кровь из раны на голове окрасила его бороду красным. Его взгляд был обращен к небу, он рассеянно улыбался. Я подумал, что у всех христианских мучеников в их смертный час было, наверное, такое же выражение на лице.

— Можешь мне объяснить, что тут происходит?

— Священный Собор хочет отнять этот дом у эсфигменских монахов, — кратко ответил Онуфриос.

Он дал задний ход так резко, что чуть не сбил носильщиков.

— Почему не возьмешь раненого в машину?

— Ты, что, не видел, в каком он состоянии? Он же мне все сиденья изгадит!

Ресторан главного города на Афоне не имеет названия по той простой причине, что другого тут нет. Меню тоже нет. Подают всего два блюда: фасолевый суп и спагетти. Клиентура состоит из служащих при мирском губернаторе, рабочих со строек, а также полицейских и моряков, охраняющих территорию и побережье.

Когда я пришел, в заведении кроме меня не оказалось ни души, быть может, потому, что было слишком рано или, наоборот, слишком поздно. Я занял место за длинным деревянным столом, потемневшим от времени. Суп был пресный, оливки терпкие, а хлеб черствый, но я все-таки поел с большим аппетитом. Потом воспользовался спокойствием места, чтобы сообщить Навсикае о своем прибытии.

— Узнали что-нибудь о моем брате?

— Наведу справки как можно скорее.

Отца я нашел на работе, в заливе Яннаки. Он подсоединял к общественному водопроводу новый дом, принадлежащий некоему Хацопулосу. Я представил себе отца в его соломенной шляпе, сидящим на земле под солнцем.

— Мы решили протестовать против разрушения древнего акрополя, захватив кабинет мэра. Хотим даже продержаться там до конца Страстной недели!

— И кто будет участвовать в захвате?

— Нас пока только трое — Динос, Ситарас и я. От Ситараса тебе привет.

— А этот Хацопулос верит в Бога?

— Нет! В первый раз мне ответили так откровенно. Большинство людей, которых я спрашиваю, обычно увиливают, колеблются, отвечают вопросом на вопрос. А этот просто сказал «нет», и ни слова больше.

Полина Менексиаду свой мобильник отключила. Я оставил ей сообщение, что собираюсь отправиться на южный мыс Афона и надеюсь увидеть там судно Центра подводных исследований. Именно там, на оконечности полуострова, обитают самые нелюдимые из монахов, поборники одиночества, отшельники. Живут они, правда, не в пещерах, а в маленьких домиках, построенных чаще всего собственными руками. Очень хотелось бы встретиться с ними, и не только ради того, чтобы описать их Навсикае. У меня предчувствие, что я найду среди них людей гораздо более интересных, чем в монастырях.

Я уже собирался уходить, когда в ресторан вошли четверо мирян, обсуждая схватку, при которой я только что присутствовал. На всех были серые костюмы и скромные галстуки в синеватых тонах. Физиономия того, что постарше, показалась мне знакомой, но где я его видел? Может, по телевизору?

— Они никогда не прислушаются к голосу рассудка, — заявил он. — Их полностью поддерживает московский патриарх, который отвергает диалог с Папой и, кроме того, выступает против экуменической политики Константинопольского патриархата.

— В России православных больше, чем во всех остальных странах вместе взятых, — пояснил другой.

— Они и нас в свои дрязги втянут, — предположил самый младший из компании.

— Это уже случилось, — продолжил старший. — Они засняли на пленку утреннюю потасовку, и, как я узнал, им удалось передать кассету телевизионщикам.

Он на миг перевел взгляд на меня. Я достал тетрадь из сумки и стал для вида перелистывать. Они тоже заказали фасолевый суп.

— Почему не обратятся к полиции, чтобы убрать их оттуда? — спросил младший.

— Потому что один из них наверняка покончит с собой, и все дружно обвинят в этом правительство, — ответил старший, понизив голос. — Гора Афон пользуется таким уважением, что правительство не может позволить себе ссор с монахами — ни с законопослушными, ни со смутьянами. Недавно министр экономики запросил у монастырей полную опись их имущества. Так они отказались, просто проигнорировали его просьбу. Боятся возможного обложения своих богатств? Они платили налоги при турках, платили при византийцах, только сегодня ничего не платят.

— Но ведь у министра есть средства надавить на них — придержав финансовую помощь или заморозив снижение налога на бензин и покупку автомобилей, которое он им предоставил.

Это замечание сделал четвертый, который до сих пор отмалчивался.

— Ни одна партия не захочет взять на себя политические издержки такой ссоры. Публичные люди больше склонны заискивать перед монахами, нежели досаждать им. Предыдущее правительство, социалистическое, избавило от всякой налоговой нагрузки обители, основанные афонитами вне горы Афон, будто у них и без того мало привилегий.

Он снова посмотрел на меня, на этот раз чуть внимательнее. Быть может, у него тоже возникло впечатление, что он меня где-то видел? Я дал шесть евро хозяину — на один больше суммы счета — и вышел на улицу. Рядом находилась таксомоторная контора. Я оставил там свою сумку, поскольку еще не решил, проведу ли первую ночь в Карьесе, последовав совету Катраниса.

По мощеным улочкам прогуливалось немало паломников, заглядывая в лавки, такие же, как в порту, и крестясь на церкви, даже стоящие вдалеке. Обычно туристы ведут себя жизнерадостно, любят шутить. Эти же были серьезны как приютские дети. Чуть оживлялись, только встречая монаха, которому торопились поцеловать руку.

— Благословите, отче! — говорили они.

— Господь благословит, — отвечал тот неизменно.

Я прекрасно знал, что встречу здесь одних только мужчин, и все же отсутствие женщин поражало меня на каждом шагу. Мне подумалось, что аватон выражает лишь совершенно пустое мужское тщеславие.