Девушка из Золотого Рога - Курбан Саид

Дверь открылась. Азиадэ затаила дыхание.

— Со времен Оскара Уайльда английская литература стала земной и ощутимой. В ней чувствуется стремление к реальности, пристрастие к биографиям и фактическим данным.

— Ох, — вздохнула Азиадэ.

В дверях стояли Хаса и Курц.

Левая щека Курца была заклеена пластырем.

— Небольшой несчастный случай, — смущенно улыбнулся Курц.

— Я поскользнулся с бокалом шампанского в руках. Бокал разбился и порезал мне ухо. Пустяки. Коллега Хаса оказал мне первую помощь.

Азиадэ встала и направилась к ним. Курц больше не интересовал ее. Хаса взял ее за руку и отвел к окну. Она посмотрела на него и дрожащими губами прошептала:

— Ты не убил его, Хаса? Ты позволяешь оскорблять свою жену? Ты же мой муж, Хаса. Неужели, я сама должна мстить за себя?

— Ты уже достаточно дел натворила, дитя мое, — весело и немного смущаясь, говорил Хаса. — Ты — храбрая девушка, я могу на тебя положиться. Но мы не в Азии и, если бы я убивал каждого мужчину, который выпив немного вина, оказывает тебе знаки внимания, то мне пришлось бы стать серийным убийцей. Пойми же, мы цивилизованные люди и живем в Европе.

Курц подошел к ним и робким голосом сказал:

— Милостивая фрау, мне очень жаль. Я, кажется, позволил себе излишнюю вольность, а вы были немного раздражены. Я прошу у вас прощения, я совсем забыл, что вы из гарема. Здесь, в Европе хорошее настроение не воспринимается так серьезно.

Азиадэ молчала. Она смотрела на большое зеркало на стене. Она смотрела на свои ноги, руки, голые плечи. Ее лицо с мягкими губами, ее серые глаза, все это принадлежало неверному Хасе, который не был в состоянии это защитить. Стыд и грусть переполняли ее. Чего могла ожидать женщина, которая открыла посторонним взорам всю себя и имела цивилизованного мужа.

— В следующий раз, я выйду в общество, укутанная в чадру, — сказала она, — может быть, тогда я буду чувствовать себя в безопасности. Пойдем, Хаса.

Они ушли. Курц проводил их до порога. «Я разбираюсь в психологии европейских женщин, — думал он, — мои познания заканчиваются у ворот Стамбула».

Они молча сели в машину.

— Ты слишком темпераментна, — сказал Хаса, — помнишь, как ты дала мне пощечину.

— Я что, должна была отдаться твоему другу?

— Но, малыш, современный человек не кусается.

Азиадэ молчала. Хаса вдруг стал совсем чужим и далеким. Дома по краям Рингшрассе надвигались на нее. Будто призрак, глядела из тьмы металлическая ограда парка. Мужчины и женщины, живущие в этих домах, были дики и бесчувственны.

Азиадэ думала о своем отце. Он бы выколол глаза незнакомцу, который ее увидел, и отрезал бы губы тому, кто ее поцеловал.

— Ты сердишься, Азиадэ?

Рука Хасы коснулась ее руки.

— Если хочешь, мы больше не пойдем к Курцу.

— Нет, — сказала Азиадэ.

Она стеснялась своего мужа, она стеснялась мира, в котором жила и нрав, которого не в состоянии была принять.

Автомобиль остановился. Они вошли в квартиру. Хаса не был трусом, Азиадэ это знала, у него была крепкая рука и острый глаз. Что помешало ему задушить врага или хотя бы наказать его? Он же любил ее. Он бы навсегда утратил способность смеяться, если б она ушла от него. И все равно, он не отомстил за нее. У него просто не было желания, жажды увидеть поверженного противника, увидеть кровь, которая брызжет из глаз, вожделеющих его жену.

Азиадэ, прикрыв глаза сверху вниз смотрела на Хасу. Он лежал в постели и смотрел на нее виновато, но в недоумении.

— Успокойся, Азиадэ. Мы больше никогда не будем приглашать Курца, и этим все улажено. Честно говоря, я очень рад, что ты дала ему такой отпор. Это послужит ему уроком. Ты очень храбрый и безумный ребенок.

Он самодовольно рассмеялся и закрыл глаза.

Азиадэ сидела в кровати, прижав к груди колени и уставившись на ночник.

Она больше не думала о Курце. Мужчин, подобных ему, вероятно много. Жгучая боль раздирала ее грудь. Она положила подбородок на колени и напряженно думала.

Она думала о мужчинах, которые были нецивилизованны, но точно знали, что такое честь. Она думала о Марион, которая вдруг перестала быть ей такой чужой. Она думала о своем отце, об оазисе Гадамес, и о незнакомом мире, в котором она должна была жить и которого она не понимала.

Боль стала невыносимой. Пот выступил у нее на лбу. Одна мысль заполнила ее и вытеснила все другие. Она больше не думала ни об отце, ни о принце, ни о Марион, и ни о чужом мире. И оттого сидела она в постели, со слегка приоткрытым ртом, с испуганными глазами, устремленными на горящую лампу и тихо, по-детски стонала. Эта единственная мысль мучила и обжигала ее. Хаса спокойно спал возле нее. Ночник горел, а она не переставала думать только об этом: правильно ли было бы иметь детей от Хасы. Заснула она только на рассвете. Вопрос не был решен, но она улыбалась и через завешенное окно на ковер падали первые лучи восходящего солнца.

Как удивительно переплетение судеб. Континенты и моря связывает магическое кольцо событий, объединяющих всех смертных. Старый усталый паша разбирает в Берлине узоры древних ковров, а жизнь человека, по имени Джон Ролланд, который живет в Нью-Йорке, катится под откос.

Врач из Вены любуется шеей прекрасной женщины, а эта женщина теряет веру в западный мир. События протекают с непостижимой логичностью. Мертвые и живые, прошлое и настоящее слиты в шумном хороводе, незаметно перетекая одно в другое, и руководят поступками и мыслями живущих.

Ничто не исчезает в земном круговороте, изреченные много веков мысли, ведут призрачное существование в пыли библиотек, на пожелтевших страницах древних рукописей. А потом вдруг превращаются в реальные поступки, события, и этот бесконечный хоровод тянется дальше, обхватывает земной шар, как обручальное кольцо палец.

Много столетий назад мчался на быстром коне через пустыни Сирии, по полям Египта и селам Палестины храбрый воин Усама ибн Мункыз. Десятилетиями проливал он кровь за зеленое знамя Пророка, сражаясь с неверными, которые приходили из земель по ту сторону моря и угрожали народу Пророка.

У врат священного города Иерусалима, бился он с франкскими рыцарями.

Под Эдессой, под Аккой — всюду, где на священной земле сталкивались Полумесяц и Крест, появлялся его одетый в латы конь и на бескрайнем поле звучал его воинственный крик: «Во имя Аллаха! Здесь Усама ибн Мункыз! Выходите, франкские рыцари!»

Но когда великий Саладин заключил мир с народом франков, отправился рыцарь Усама по поручению правителя по городам и деревням франков, жил в замках чужих народов, наблюдал чужие обычаи, слышал чужие языки и великое удивление зрело в нем.

Прошли годы. Постарел и устал рыцарь. И переселился он ко двору правителя в Дамаск, отложил подальше свой меч и взял в старчески дрожащую руку перо. Для своего господина, для своих детей, писал он великую «Книгу назиданий», в которой писал о сражениях своей молодости, а также все, что он знал о франках, пришедших к народу Пророка с другого берега моря, чтобы завоевать его.