Наречия - Дэниэл Хэндлер

Наивно или нет, но наша поисковая партия действительно оставила бриллиант лежать там, где все мы могли любоваться его волшебным сиянием. Всякий раз, когда я перечитываю эту часть книги — а именно роман Полы Шарп «Вороны над пшеничным полем», — я знаю, что бриллиант по-прежнему там. Прибавьте это чудо к тому, что действие романа происходит в еще одном Талиезине, в городе Спринг-Грин, штат Висконсин, который также далек от Аризоны, как стихи о любви далеки от нее самой. Как нечто такое совсем крошечное способно преодолеть гигантские расстояния? Как мог бриллиант выпасть из обручального кольца моей матери на гравийную дорожку Талиезина в Аризоне, чтобы неожиданно очутиться на газоне Талиезина в романе Полы Шарп?

Кое-кто скажет, что чудеса — это творение рук божьих, но только не в этой книге (Бог в ней появляется лишь один раз, в обличье старшей сестры в рассказе «Кратко», где она пьет ром из хороших бокалов и бессовестным образом флиртует с парнем, которого хочет кто-то другой). Я разыскал эту самую Полу Шарп, чтобы расспросить ее о чуде, и должен признаться: как показала моя беседа с ней, она не имела о нем ни малейшего понятия.

Пола Шарп: Не имею ни малейшего понятия. Это всего лишь крошечная часть рассказанной мною истории.

Дэниэл Хэндлер: Только не для меня. Мне бы хотелось написать на эту тему эссе, если вы не против.

Пола Шарп: Вы хотите написать на эту тему? В таком случае у вас глаз сороки, если вы считаете, что бриллиант представляет нечто такое, о чем можно написать.

И верно, нужен глаз сороки, чтобы разглядеть бриллиант на гравийной дорожке в Аризоне, где происходит моя история, чтобы затем перенести его через всю страну на газон на склоне холма в Висконсине, где происходит другая история, поэтому я снял с полки томик Т. Р. Биркенхеда под заглавием «Сороки. Среда обитания и особенности поведения черноклювых и желтоклювых сорок».

Яркие, хитрые и агрессивные — вот три слова, которые обычно используются при описании сорок, и все три на редкость точны. Редко какие птицы, обитающие вне зоны тропиков, способны внешне конкурировать с сороками: их радужное черно-белое оперение вместе с удлиненным хвостом делает внешность этих птиц легкоузнаваемой и неповторимой. Хитрость сороки, возможно, является следствием враждебного к ней отношения со стороны человека… Неудивительно, что сороке пришлось взять на вооружение подпольный образ жизни, отсюда ее репутация хитрой, изворотливой птицы, сороки-воровки.

Итак, в этой книге сороки хитрые и изворотливые, они сторонятся нас с вами, чтобы избежать враждебного в себе отношения. Наверное, именно поэтому вы их раньше не замечали. Тем не менее они здесь: воздух был полон запахов и птиц (курсив мой), но именно любовь — я в этом почти не сомневался — проникала в мои легкие, эти соседи и конфиденты сердца.

Они были повсюду, сороки, выискивая глазами блестящие предметы и унося их в своих клювах. Ведь как иначе можно объяснить кулон у Джо, который тот получает в рассказе «Очевидно», или же конверт, который Хелена находит в рассказе «Не особенно». Вы можете следовать за ними на протяжении всей книги, перелетая с газона на газон, подслушивая в кафе или лежа в постели, сидя в лесу или в глуши или же высовываясь из окна такси, пытаясь поймать последние слова:

Даже эта п т и ц а (разрядка моя), не обращая внимания на китаянку, когда что-то можно съесть или принести в гнездо, скажет вам это на своем птичьем языке.

Следить за птицами — все равно что ехать вслед за такси, а не за пассажиром. С тем же успехом можно привлечь внимание читателя к слову «китаянка», которую я впервые заметил в нью-йоркской подземке, где и начинается эта книга. Мы с женой как-то раз вечером возвращались домой и, как обычно, о чем-то препирались. Я сказал жене, что брошу ее и уйду к китаянке, которая сидит в дальнем конце вагона метро. И я действительно встал и подошел к этой женщине, которая сидела, не замечая того, что происходило рядом. Вскоре мы с женой уже хохотали во весь голос, стоя в разных концах вагона. Домой мы вернулись вместе, счастливые, и та китаянка больше никогда не возникала в нашей с ней жизни вплоть до того момента, когда я приступил к работе над этой книгой.

В более раннем варианте все действующие лица «Наречий» — даже та китаянка — собрались вместе на вечеринку и решили сыграть в игру. Игра эта называется «Наречия» потому что без игры вечеринка сводится к угощениям и людям, которые беседуют между собой, а этого, надо сказать, в книге и без того предостаточно. Один из присутствующих покидает комнату, остальные выбирают наречие. Человек возвращается и велит остальным разыгрывать вещи на манер этого слова, и это тоже другое название игры. Люди спорят остервенело, делают кофе быстро, и неизбежно наступает момент, когда алкоголь бьет в голову, и народ ведет себя похотливо, и мы все заинтересованно наблюдаем, как водящий заставляет двоих извиваться на полу, якобы танцуя или ведя машину, пока наконец он не угадает все, что они загадали. Похоже на шарады, хотя и не совсем так. Играете, пока не надоест. Никто не ведет никакого счета, потому что нет никакого смысла фиксировать то, что каждый делает. Вы могли бы проследить за птицами на протяжении всей книги или же могли следовать по пятам за совершенно незнакомым вам человеком, которого заметили, когда сидели в такси, или же следить за тем, как разливаются коктейли со страниц сборников рецептов коктейлей, и от них на протяжении всей книги остаются пятна, или же следовать за популярными песенками, имеющими обыкновение застревать в голове, или же следовать за самими людьми, хотя вы наверняка можете их перепутать, поскольку в этой книге многие из них имеют одинаковые имена. Вам никак не проследить сразу за всеми Джо, или всеми Дэвидами, или женщинами по имени Андреа. Вам ни за что не последовать за Адамом, Аллисон или Китом до Сиэтла или до Сан-Франциско или же — целых три тысячи миль, такое расстояние подвластно разве что птице — до Нью-Йорка. В любом случае все это не так уж и важно. Если вы последуете за бриллиантом в кольце моей матери из Африки до Германии, а потом в Калифорнию, Аризону и Висконсин в каблуке туфли моей бабушки или в клюве сороки, на гравийной дорожке или в написанном кем-то еще романе, в центре Земли, откуда извергаются вулканы, вы забудете про чудо, забудете про то, как и почему бриллианты оказываются на пальцах. Потому что главное — не в бриллиантах, не в птицах, не в людях и не в картофеле. Существительные — не самое главное. Главное — наречия, то есть то, каким образом происходят те или иные вещи. То, каким образом люди любят, несмотря на катастрофу, и вы только взгляните — нет, серьезно, взгляните! — ящики с картофелем внесли-таки внутрь кафе! Внесли не просто так, пришлось прорезать пластик — разрезать ярко, хитро, агрессивно, взять хотя бы три этих наречия, что не попали в книгу, — но картофель действительно вносят в кафе. Вот настоящее чудо! Такое случается не с каждым — как в жизни, поскольку некоторые люди погибнут, прежде чем они обнаружат что-то блестящее, или же некоторые из них все испортят, а другие просто поймают птицу не того полета, — однако некоторые обретут любовь. Непременно кое-кто найдет ее, например, в такси, найдет ярко, хитро и агрессивно или любым другим способом.

Хелена до сих пор не получила ни единого письма. То есть ей лично, на ее имя, не пришло ни одного письма, вот и это тоже было адресовано не ей. Потому что на конверте имя не значилось, стоял лишь номер ее квартиры. Конверт был пухлым, словно кто-то прислал миллион долларов. Хелена не могла найти тому причин, но нашла же она однажды в кинозале пятидесятидолларовую бумажку, причем тоже без видимых на то причин.