Терпкость вишни - Изабелла Сова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Когда-то, — вспомнила я, — она угрожала, что, раз мы пренебрегаем традициями, она устроит современный праздник.
— Помню. Но я думал, что все кончится угрозами. Как обычно.
— Так что, она тебя даже ватрушкой не угостила?
— Ты послушай, что было дальше. Я глянул на палочки и не сказал ни слова. А Крыся отрезала себе огромный кусок ватрушки и стала ее есть. Я потерпел минуты две и спрашиваю: «А для меня что-нибудь сладкое будет?»
— И что мама?
— Спокойно проглотила и говорит: «Сперва насытится царица пчел, а если что-то останется для трутня, я позову».
— Ну и ну, — протянула я, не скрывая удивления.
— А потом я нашел ее дневник.
По тому, как он покраснел, я поняла, что он не только нашел, но и прочитал. Я бросила на него неодобрительный взгляд.
— И?
— Знаю, я не должен был. Я посвятил этому целую главу «Воспитания без стрессов», две статьи на конференции об опасностях для современных педагогов…
В этом весь папа. Гений рекомендаций и теоретических решений.
— И что она там написала? — прервала я перечисление публикаций.
— Сама прочти, — подал он мне отксеренный фрагмент маминого дневника. О ее работе.
Работа
Уже пятнадцать лет я просиживаю то же самое грязно-желтое кресло в отделе кадров Государственной паприкашной фабрики, считая недели до пенсии. Каждый день с семи до пятнадцати. А еще раньше, в шесть, я просыпаюсь с ужасом, что уже пора. Что нужно покинуть пуховый кокон и начинать очередной день борьбы за огонь. Но сперва короткий разогрев под душем. После смывания остатков сна и мыла наступает время кратких, но энергичных поисков целых колготок и чистых туфель. Затем игра «Новые черты за семь минут». Нарисовав губы, я наконец могу разжать их и съесть суррогат завтрака (настоящий завтрак я съедаю в окружении так называемых сотрудниц). Быстро заедаю вчерашнюю булку бордовой помадой. Глоток кофе, и в шесть тридцать пять я вылетаю из дома. В последний момент вскакиваю в пригородный автобус, и мы мчимся. За остановку до фабрики я подрисовываю объеденные фрагменты губ. Пора выходить. В семь ноль-ноль я расписываюсь в графе «приход» и наконец могу опустить ягодицы на свое грязно-желтое кресло. Ровно в девять — перерыв на второй завтрак. Булочка и ячменный отвар, с большой фантазией именуемый кофе. В двенадцать — экскурсия в клозет. А через два часа ланч, то есть вчерашняя булка с сыром и увядшим листиком салата, запиваемая остывшим отваром. Потом напряженное слежение за часовой стрелкой. Наконец-то! Три часа! Мы все бросаемся к двери. Можно вычеркнуть еще один день.
* * *
Я отдала текст папе.
— Уныло.
— Тогда попробуй это. — Папа порылся в папке и вручил мне несколько пожелтевших листков, отпечатанных на машинке.
Цифры
Он познакомился с ней в клубе. Она сидела рядом, играя розовой соломинкой.
— Красивое платье, — сказал он.
— Спасибо.
Она не опустила глаза и не отреагировала нервным хихиканьем, как обычно поступают девушки ее возраста.
— Особенно точки. Выглядят как нарисованные, — сказал он.
— Потому что они нарисованные, — сказала она. И добавила, потянув коктейль: — Шариком.
— А что с ними произойдет после стирки?
— Не знаю. Буду об этом думать послезавтра.
Через неделю она переехала к нему, а еще через два месяца они поженились. Она была не такая, как большинство девушек. И восхищала его своими фантазиями. Ему нравились стены, разрисованные зелеными лианами, и тяжелая рыбацкая сеть вместо оконной занавески. С некоторым сомнением он отнесся к наклеенным на стекла листьям, но она пообещала, что к зиме смоет их. А однажды он вернулся с работы и застал ее на корточках с кистью в руке: она красила его любимый светло-серый ковер. Зеленой краской — под цвет лиан. Тогда они в первый раз поссорились. Следующая ссора произошла спустя неделю. Утром он торопился на совещание. Нервно метался по дому в поисках очков. Нашел он их в ванной. И только на службе обнаружил на стеклах широко разинутые глаза, нарисованные водостойкой тушью. Дрожащим пальцем он набрал номер их квартиры.
— Хорошо, что я тебя застал, — процедил он.
— Что-то произошло?
— Ничего. У меня к тебе только одна просьба. В следующий раз, если захочешь что-нибудь испортить, ограничься своими вещами! А мои, будь добра, не трогай! — И он бросил трубку.
Домой он вернулся гораздо позже, чем обычно. Думал, застанет ее заплаканной или обиженной, а она легла спать. Так, словно ничего не произошло. Однако с тех пор его вещей она не трогала. Но это вовсе не значит, что не портила своих. И вечно все забывала — насыпать сахара, выключить свет, погасить газ. После года совместной жизни он начал терять терпение. Все чаще он делал ей замечания и на каждом шагу критиковал:
— Зачем ты испортила несколько тюбиков помады? Ты знаешь, сколько они стоят?
— Я хотела получить свой любимый цвет.
— По-моему, у тебя уже был подобный опыт с духами. — Он спрятал лицо в ладони и вздохнул. — Почему ты не можешь быть такой, как все?
— Что значит «такой, как все»?
— Нормальной, обычной.
— То есть заурядной?
— То есть такой, которая не рисует на стенах и не экспериментирует с косметикой, потому что этим должны заниматься химики! — закричал он.
— И что еще? — тихо спросила она.
— Неужели ты не видишь, что ведешь себя как ребенок? Пишешь на зеркале, разрезаешь дорогие платья!
— А что мне делать? У тебя есть работа, а я? Я сижу в этом большом пустом доме одна-одинешенька! День за днем, с рассвета до сумерек! Сколько можно смотреть в окно или читать книжки?
— В этом, как ты говоришь, большом пустом доме масса работы! Пока я зарабатываю деньги, ты могла бы вымыть окна или приготовить нормальный обед. Сколько раз тебе удалось что-нибудь испечь и не забыть всыпать муки? Сколько раз тебе удалось приготовить съедобное жаркое?
— А когда я могла научиться? Мы поженились, едва я закончила школу!
— Некоторые уже в начальных классах знают, как испечь торт, — зло бросил он. — Неужели мама тебя не научила?
Неделю они не разговаривали. Наконец она первая протянула руку для примирения и пообещала, что постарается быть нормальной. Слово «нормальной» она произнесла с легкой иронией. А может, ему только показалось?
Проходили месяцы, и он с удовлетворением отмечал изменения «лучшему. Было покончено с разными узорами на ломтях хлеба и с рисованием цветочков на одежде. Без всяких понуканий она повесила у себя в комнате обычные белые занавески и выбросила все корни, дотоле загромождавшие стеллаж. Трудней было с дырками. Во сне она прикусывала зубами край пододеяльника и выгрызала в нем крохотные дырки, прямо как моль. Но, проспав год под грубошерстным пледом без пододеяльника, она отучилась брать его уголок в рот.
