Избранное. Том второй. Повести и рассказы - Святослав Владимирович Сахарнов

— Попробуйте.

Чугунков улыбнулся и вдруг заревел секачом. Потом залаял самочкой. Заблеял малышом.

Это получилось очень смешно: сидит на кровати взрослый, большой человек в носках и кричит по-звериному на разные голоса. Но я не засмеялся, а, наклонив голову набок, серьёзно слушал. Потом достал из чемодана магнитофон, и мы стали проверять, всё ли в нём работает хорошо.

Пришёл Юра с водой, вскипятили чайник, сели за стол.

Я достал с полки лимон, ножом разрезал его на три части. Стали пить чай. Чугунков пил вприкуску. Он долго дул в чашку, отгоняя лимон, а потом клал на язык белый сахарный кубик и, причмокивая, тянул коричневую сладкую жидкость.

— Завтра чистим пляж, — сказал он, — а уж потом я вами займусь. Потерпите?

— Ничего, — сказал я, — мне не к спеху. Вы давно тут, на лежбище?

— Десятый год. С мая по октябрь. Семья на Камчатке, а я в вагончике. Хорошо, Юрка теперь со мной, — подрос. Вы лимон один привезли?

— Один.

— Жаль. Тёплым морем от него пахнет. Пальмы там… Музыка…

Котики и автомобиль

Когда мы с Юрой назавтра пришли на лайду, прилив уже начался, вода закрыла верхушки камней. Сивучи, которые любили сидеть на них, перебрались на берег.

Из-за сопки послышалось урчание мотора.

Над высокой голубой травой показалась кабина тяжёлого автомобиля. Тотчас беспокойно завозились, заворчали самцы. Чайки поднялись в воздух, помчались выяснять: что там? Самки тревожно принюхивались: не беда ли?

Одни только чёрненькие продолжали дремать. Из-за края сопки на лайду выкатился автомобиль. В кузове сидели трое рабочих-алеутов. Пробуксовывая колёсами, автомобиль подъехал к самой воде. Рабочие соскочили на песок и стали подбирать вилами мусор и падаль, швыряя их в кузов.

Я был поражён. Я думал — начнётся паника. Произойдёт то, о чём говорил Володя: животные, сметая всё на пути, лавиной кинутся к воде, будут раздавлены чёрненькие… Но котики скоро перестали волноваться. Только самочки, гоня перед собой малышей, немного отползли в сторону.

К автомобилю, видно, здесь привыкли. Рабочие, подобрав мусор, перешли на новое место.

Мы сидели с Юрой на сопке. Внизу под нами следом за машиной шёл Чугунков. У него в руке была записная книжка. Он подходил к котикам, считал их и что-то записывал. Он смотрел на них внимательно, изучая, как врач смотрит на больных. Ему было трудно идти по вязкому песку.

Вот он стоит, широко расставив ноги и сбив на затылок кепку. В резиновых сапогах отражается серое, затянутое тучами небо.

Голоса

Мы записывали голоса котиков.

Чугунков с магнитофоном остался на сопке, а я полз по пляжу. За мной как змея извивался чёрный резиновый шнур.

Я старался не спугнуть зверей.

Но вот встревожилась ближайшая ко мне самочка, привстала и, подняв острую, рыжую мордочку, зашевелила усами.

Оторвали от песка головы и её соседки. Завозился огромный самец. И вдруг всё семейство, как по команде, двинулось к воде.

Зашевелились другие звери. Закачались, заныряли усатые чёрные головы. Пляж начал приходить в движение.

Резиновый шнур натянулся и рывком остановил меня. Из травы Чугунков свирепо делал знаки: назад, назад!

Мы ушли и, чтобы дать зверям время успокоиться, вернулись только через час.

Теперь Чугунков решил попробовать сам. Он сходил в домик и принёс оттуда бамбуковое удилище. Привязал к нему микрофон. Поплевал на ладонь, повертел ею в воздухе — поймал ветер. Прикинул, где лучше выходить из травы.

Я остался около магнитофона. Под локтями — трава. Перед носом — петлей, с бобины на бобину, — коричневая лента. Я посмотрел — что делает Чугунков?

Он полз не поднимая головы. Когда до ближайшего зверя — это тоже была самочка — осталось шагов шесть, остановился и долго лежал. Котики, встревоженные приближением непонятного тёмного пятна, понюхали воздух, успокоились. Ветер был от них. Тогда Чугунков, не поднимаясь, подвинул палку с микрофоном к самому зверю. Я нажал клавишу, закрутились бобины…

Потом Чугунков пополз к воде. Там стайкой лежали чёрненькие. Этим он совал микрофон прямо в мордочки. Котята отворачивались, отступали. Одного заинтересовала блестящая белая штука на палке, он подковылял к ней, ткнулся носом, попробовал на зуб…

Последним записывали большого секача. Тот уже покинул свой гарем и лежал в стороне от стада.

Это было далеко от меня. Чугунков подполз к зверю со спины, положил микрофон рядом с ним. Великан не обратил на это внимания. Он, видно, молчал, потому что Чугунков вдруг привстал. Секач уставился на него. Человек и зверь некоторое время смотрели друг другу в глаза, потом кот качнулся и, тяжело перебрасывая с места на место ласты, стал отступать. Короткий рёв — одинокий, низкий, недовольный — пронёсся над берегом…

Вечером в домике мы слушали записи. Сперва шелестела, перематываясь с бобины на бобину, лента. Потом послышался плеск волн и беспокойное мычание — шумело лежбище. Затем кто-то задышал, захрюкал — сонно, лениво. Самочка! Опять молчание… Жалобно заблеяли малыши. Заскрипело — котёнок куснул микрофон…

Наконец, из шелеста волн и шуршания песка возник, перекрывая их, и заполнил весь домик могучий рёв потревоженного самца.

— Ну вот, получилось! — весело сказал Чугунков. — Не зря ползали. Вам это для чего?

— Вдруг радиопередачу сделаю…

Растопили печь. Юра поставил воду.

Я вспомнил, как мы пили вчера чай: за окошком тундра, низкое серое небо, вот-вот пойдёт дождь. А на столе у нас круглый, жёлтый, как маленькое солнце лимон. Лежит, пахнет югом и далёким ласковым морем.

Утро

Ночь на Командорах короткая и светлая. Не успеет солнце погрузиться в воду у северного мыса, как снова светлеет, и от далёких Алеутских островов идёт новый день.

Эти час-два голубых сумерек прекрасны. Если нет тумана и воздух прозрачен, то всю ночь дрожит над водой жёлтая цепочка огней села Никольского — единственного поселения на островах. Там кто ещё не успел лечь, кто уже встал. Вот над бухтой вспыхнул зелёный огонёк — отошёл от причала катер: рабочие-алеуты едут на лежбище. Вот огонёк исчез — катер зашёл за остров Топорков. Вот появился снова, уменьшился и пропал…

Над горизонтом выкатилось солнце. Стылая стальная вода неподвижна. В Никольском закурчавился один дымок, другой…

Человек и котик

На прощание Чугунков рассказал мне про лежбище — какое оно зимой.

Как-то остался он тут до декабря. Зима была недружная: снег то шёл, то таял. В вагончике сыро.

Пляж голый. Котики уплыли. Остался