Грешные удовольствия - Джессика Трапп

Наполовину-законченный гладиатор был на месте.

Автопортрет.

Еще несколько автопортретов.

Но картин с изображением короля и его любовниц не было.

Наверное, они на самом дне. Она снова перебрала картины.

Ничего.

У нее упало сердце.

Они пропали!

Она не сможет ни отнести их брату Гиффарду, ни уничтожить. Тошнота подступила к горлу.

Снова и снова она перебирала картины, но безуспешно. Миниатюр не было.

Она поставила на место доски и придвинула мольберт обратно к стене.

Она, должно быть, ошиблась. Скорее всего, она спрятала миниатюры в другом месте. Но это было невозможно. Монтгомери уже давно бы их обнаружил.

Выдвинув один за другим, ящики письменного стола, она начала рыться в них, но ничего не нашла, кроме чернил, перьев и баночек с красками.

Ничего.

Неужели Монтгомери уже нашел их?

Нет. Если бы он их нашел, он стал бы не просто спрашивать о них, а… об этом было даже страшно подумать.

Тогда где же они? И кто их взял?

Она еще раз тщательно все обыскала — каждый сундук и каждый угол. Ничего.

Но они должны быть в ее спальне. Должны.

Ее охватила паника. Она попыталась вспомнить, когда видела миниатюры в последний раз.

— Вы что-то потеряли, миледи?

Голос ее мужа заставил ее вздрогнуть. Проклятие! Как ему удалось так тихо войти?

— Что вы здесь делаете?

Его голубые глаза блеснули.

— Между прочим… это и моя спальня.

Он стал приближаться к ней, и она непроизвольно ухватилась за горло. Он наклонился к ней, и она отступила.

— Почему ты так нервничаешь? — спросил он.

— Я вовсе не нервничаю. Вам просто, не следует подкрадываться, как какому-нибудь шпиону.

Неужели он видел, как она опускала доски пола и ставила на место мольберт?

Если он обнаружил неоконченную картину с изображением гладиатора и ее незаконченный автопортрет, последуют еще вопросы.

Но он подошел к кровати и сказал:

— Ложись в постель, Бренна. День был трудный.

Облегченно вздохнув, она подошла к нему. Их губы встретились, и он просунул руку себе под рубашку, чтобы достать ключ от ее кандалов.

Прошло еще несколько дней. Вспоминая Джеймса, каким он был в минуты страсти, Бренна сделала по памяти набросок мужчины, который опустился на постель и наклонился, чтобы поцеловать спящую женщину. Рукава были привязаны веревками выше локтя, чтобы не мешали в работе и не испачкались в краске.

Разглядывая картину, она улыбнулась. Она получилась еще лучше, чем ее остальные картины. Она работала над ней несколько часов, и при этом у нее немного кружилась голова от вожделения.

Ей надо быть готовой к тому моменту, когда она сможет снова увидеться с братом Гиффардом.

Она удовлетворенно вздохнула. Занятия любовью с мужем придали ее живописи реальные черты, и заставляли ее сердце трепетать от радости.

Облизнув губы, она добавила серпообразный шрам на левом плече мужчины — именно такой был на плече Монтгомери.

По правде говоря, тело ее мужа завораживало ее.

Нет, не только тело. А каким он был человеком.

Он нанял людей и управлял ими, чтобы привести в порядок свои новые владения. Стены замка были побелены, а крыша заново покрыта соломой. Он делал все то, чем ее отец пренебрегал.

Каждую ночь он снимал с нее цепи и целовал ее до тех пор, пока она не начинала задыхаться от страсти, а потом нежно занимался с ней любовью. Если бы утром он не заковывал ее снова, она могла бы полюбить его. Она подавляла в себе эту глупую мысль. Нужно сбежать. Нельзя прожить всю свою жизнь связанной, как рабыня из гарема.

Но он не относился к ней как к рабыне. За последние три дня каждое утро прибывало новое платье. Такого с ней не было уже много лет. Она восхищалась яркими цветами тканей и искусной работой. Он прислушивался к ее советам по ведению домашнего хозяйства и даже осуществил на практике кое-какие из ее идей. Она видела своих сестер, правда издалека, и все еще не могла с ними общаться, но они выглядели здоровыми и вполне благополучными.

Конечно, убеждала она себя, новые платья — это еще один способ владеть ею и избавить от лохмотьев, которые до этого были ее обычной одеждой.

Тем не менее, она не могла перестать находить удовольствие в том, как шелк платьев ласкает ее кожу. Платье, которое было сейчас на ней, было особенно приятным — темно-зеленое, с прилегающим лифом и вышитое крошечными розами по вороту и по всей длине пышных рукавов.

Наверное, лучше было бы переодеться перед тем, как сесть к мольберту, но этому мешали цепи. К тому же надо было использовать минуты одиночества, чтобы, писать картины эротического содержания.

Закончив писать фигуру мужчины, она занялась фоном. Это был стол с наброшенными на него несколькими шалями. Потом появилась разбитая ваза.

Зачем она написала эту разбитую вазу? — недоумевала она. Она вовсе этого не хотела. Но иногда она так увлекалась, что вещи словно сами собой появлялись на холсте — будто фрагменты из другого времени и места.

Обмакнув кисть в голубую темперу, она решила превратить эту вазу в женский платок. Разбитые вазы не подходят к эротическому настроению картины.

Раздосадованная тем, что непрошеная ваза нарушила концентрацию внимания, она наклонилась к картине. Наручники зацепились за палитру, и она упала ей на колени. Лиф платья и юбка оказались испачканными краской.

Проклятие! Она схватила палитру, швырнула ее на стол и схватила тряпку.

Зеленая юбка покрылась красными, желтыми и голубыми пятнами. Она стала судорожно тереть их тряпкой, но от этого они становились еще больше.

С ума можно сойти!

Она вскочила, намочила тряпку и опять начала стирать краску.

Краски в результате слились в одно темное коричневое пятно.

Она застонала. Ее новое платье. И притом самое любимое.

В памяти всплыли крики отца. «Неуклюжая корова! Как ты смеешь писать красками, не сняв нового платья! И когда мы только от тебя избавимся!» Она вся сжалась при этом воспоминании — боль от этих слов отца не прошла до сих пор.

Ей тогда было четырнадцать лет, и их пригласили на празднование дня рождения королевы. В течение нескольких недель она писала миниатюру, чтобы преподнести ее королеве в качестве подарка. Ее впервые должны были представить при дворе, и ей хотелось произвести хорошее впечатление. Она надеялась — каким она тогда была романтиком! — что королеве понравится ее картина, что она будет к ней добра и поможет найти ей достойного жениха. Такого, чтобы отец мог ею гордиться.