Язык цветов - Ванесса Диффенбах

– Что происходит? – строго спросила Мередит тем же обвиняющим тоном, каким говорила с Элизабет.

Я пожала плечами.

– Не думай, что можно вот так стоять и молчать! Все идет лучше некуда, Элизабет тебя любит, ты счастлива – и вдруг вы не приходите на процедуру удочерения? Что ты натворила?

– Ничего я не натворила! – закричала я. Впервые в жизни я говорила правду в ответ на этот вопрос, но у Мередит не было причин мне верить. – Ты же слышала: Элизабет устала. Оставь нас в покое. – Я залезла под одеяло и отвернулась лицом к стене.

Громко и раздраженно вздохнув, Мередит встала.

– Что-то не так, – проговорила она. – Или ты натворила дел – а я думаю, именно так оно и было, – или Элизабет не способна быть матерью. Как бы то ни было, я не уверена, что тебе стоит и дальше здесь находиться.

– Не вам решать, что стоит и не стоит делать Виктории, – раздался тихий голос Элизабет. Я села на кровати и взглянула на нее. Она стояла, облокотившись о стену, точно без ее поддержки рухнула бы на пол. На ней был светло-розовый халат. Спутанные волосы сосульками падали на плечи.

– Как раз мне и решать, – ответила Мередит, шагая навстречу Элизабет. Она не была ее ни выше, ни сильнее, но нависала над поникшей фигуркой Элизабет, как гора. Удалось ли ей ее запугать, подумала я? – Если бы вы явились в суд сегодня в одиннадцать, действительно, решать было бы не мне, и поверьте, я готова к тому, чтобы снять с себя ответственность за этого ребенка. Но, видимо, не судьба. Так что она натворила?

– Ничего, – ответила Элизабет.

Мередит кивнула:

– Так я и думала. – Она двинулась к выходу из спальни и прошла мимо Элизабет. – Договорим в гостиной. Виктории не стоит слышать, о чем пойдет разговор.

Я не пошла за ними: не хотела слушать. Мне хотелось лишь, чтобы все стало, как вчера, когда я действительно верила, что Элизабет меня удочерит. Перевернувшись на другой бок, я порыскала под кроватью и нащупала скомканное платье. Положила его рядом, прижимая к груди, уткнувшись лицом в бархатную ткань. Платье по-прежнему пахло магазином, полированным деревом и средством для чистки стекол, и я вспомнила, как Элизабет крепко взяла меня за подмышки, вспомнила ее взгляд, когда наши глаза встретились в зеркале.

С первого этажа доносились обрывки спора, в основном голос Мередит – она говорила на повышенных тонах. У нее есть или вы, или ничего, услышала я. Твердить, что вы хотите для нее большего, – полный бред.

Оправдание. Неужели Элизабет не понимала, что мне никто, кроме нее, не нужен? Что я никого больше не хочу? Я укрылась одеялом с головой и стала мокнуть и задыхаться от жары. Нечем было дышать.

Мне дали шанс, последний шанс, и каким-то образом я, сама того не желая, все испортила. Я ждала, что Мередит поднимется по лестнице и скажет то, что я уже надеялась не услышать никогда: Элизабет отказано в опеке. Собирай вещи.

21

В воскресенье утром я ела соленые крекеры и ждала, пока пройдет тошнота. Но она не проходила. Тогда я села в машину и стала колесить по городу. Три раза пришлось останавливаться: меня выворачивало в канаву. Притормаживая у очередного стока, я недоумевала, как это люди до сих пор не перестали размножаться.

Гранта не было дома, как я и думала. Он сейчас стоит у фургона и продает срезанные цветы выстроившимся в очередь местным жителям. Я отсутствовала всего три дня, что случалось и раньше. Наверняка он сейчас спешит закончить работу поскорее и планирует, что бы такого особенного приготовить на ужин. Ему и в голову не пришло бы, что я способна пропустить воскресный ужин. Но я его предупреждала, подумала я, отпирая дверь ржавым запасным ключом. Если он забыл, сам виноват.

Я быстро собрала вещи. Взяла все, что принадлежало мне, и многое из чужого: например, сумку Гранта, большую, полотняную, защитного цвета, – никто не увидит ее в вересковых зарослях. Напихала в нее одежды, книг, взяла фонарик, одеяло и всю еду, которая была в шкафу. Прежде чем закрыть сумку, бросила туда нож, открывалку для консервов и деньги, которые он хранил в холодильнике. Бросив вещи на заднее сиденье машины, вернулась за голубой коробкой с фотографиями, цветочным словарем Элизабет и ботанической энциклопедией. Положила их на переднее сиденье и пристегнула ремнем безопасности, а потом снова поднялась наверх по винтовой лестнице. Достала с полки оранжевую коробку Гранта. Открыв ее, пролистала карточки, раздумывая, забирать ее или нет. Я ее сделала, и все ее содержимое принадлежало мне, однако мысль о том, что дубликат моего справочника будет храниться в надежном месте, грела душу, особенно с учетом того, что следующие несколько месяцев моей жизни вряд ли будут безопасными. И если что-то случится с голубой коробкой, я всегда смогу вернуться и забрать оранжевую.

Я поставила коробку в центре комнаты на полу и достала из рюкзака маленький квадратик бумаги. Сложила пополам и поместила на коробку, как именную карточку для гостей на званом ужине. В центр наклеила маленький снимок белой розы из числа забракованных, аккуратно обрезав края, чтобы остался только цветок. А под фотографией, там, где обычно значилось научное название, написала фразу несмываемыми чернилами:

Роза есть роза есть роза есть роза.

Грант поймет, что это конец, а может, и смирится с этим.

1

Я решила вернуться в голубую комнату и родить ребенка в ее водянистых стенах. Я была уверена, что так будет, и уверена, что Грант меня ищет, и хоть у меня не было тому доказательств, сомнений быть не могло. Грант не знал, где голубая комната, но знал достаточно, чтобы ее найти. И пока он не отчаялся отыскать ее, мне нельзя было туда возвращаться. Это могло занять несколько месяцев или большую часть года, но я была готова ждать.

Пьяные подростки меня больше не смущали, и я снова переехала в парк Маккинли-сквер. Теперь у меня был нож, и я знала, что такое секс; они не могли сделать ничего, что не было уже сделано. Да и вряд ли кто-то захочет, думала я, рассматривая себя в зеркале бензоколонки. Мне было плевать на мое меняющееся тело и положение бездомной, и я перестала принимать душ, не переодевалась и не совалась в престижные кварталы. Через пару недель это стало понятно по моему внешнему виду.

Сумку я спрятала под кустом вереска, который в мое отсутствие вытянулся в высоту и разросся. Семена вереска могут лежать в земле месяцами, годами, даже десятилетиями, прежде чем дать новые побеги; мой старый знакомый утешил меня, когда я со своей сумкой свернулась калачиком в тени его веток. Другие вещи я оставила в машине, и каждый день ставила ее на разных улицах. Если бы Грант увидел ее, то узнал бы сразу, хотя я сняла номер и хорошо спрятала голубую коробку под вещами. Поэтому я оставляла машину подальше от Потреро-Хилл, в Бернал-Хайтс или Глен-парк, а иногда даже совсем далеко, в Хантерс-Пойнт. Потом все утро шла к ней пешком и порой часами кружила по улицам в поисках безопасного места, где можно было бы бросить машину на сутки.