Легенды Дерини - Кэтрин Куртц

— А что насчет тебя? — спросила Риченда у Ависы.

— Ну, ничего необычного. Я выйду замуж в течение года. Мой муж будет среднего роста, с каштановыми волосами и бородкой, с желто-карими глазами и при деньгах. Это вполне может быть правдой…

— Совсем необязательно, — возразила Риченда.

— А ты откуда знаешь?

— Насчет меня она все перепутала. Сказала, что моим мужем станет высокий сероглазый блондин.

— А почему бы и нет?

— Потому что я знаю правду. Послушайте… — и Риченда рассказала своим подругам о грядущей помолвке.

Они ненадолго притихли, после чего Ависа хлопнула в ладоши.

— Но ведь она описала моего будущего супруга в точности как лорда Брэна! Наверняка она все перепутала, и мне достался твой. К тому же ты только вообрази, чтобы Леонора стала монашкой!

Их мрачное настроение вмиг развеялось. Девушки еще немного посмеялись над этим происшествием, а затем разбежались по домам.

И все равно в грядущие месяцы вплоть до замужества Риченда нет-нет, да и возвращалась мыслями к этому предсказанию. Воспоминания преследовали ее в самые неподходящие моменты. Странно ведь, чтобы гадалка оказалась права насчет буквы «М» и так ошиблась по поводу лорда Брэна…

Еще больше усилились сомнения Риченды, когда она узнала, что Ависа выходит замуж за сына одного из знатных соседей, кареглазого юношу с каштановыми волосами и небольшим собственным доходом. По счастью, в том, что касалось Леоноры, гадание не сошлось совершенно. Та по-прежнему оставалась царицей всех балов, блистая там красотой и веселостью.

Несколько месяцев спустя, покидая аббатство, где совершилась церемония их бракосочетания, Риченда из тускло освещенной церкви вышла на дневной свет, держа под руку лорда Брэна. Здесь собралась целая толпа, осыпавшая молодоженов цветочными лепестками. Брэн поцеловал новобрачную, и в этот самый миг подкатил его экипаж. Он открыл дверцу, помог молодой жене сесть внутрь, а сам отошел, чтобы поговорить с кучером.

Толпа внезапно затихла. Риченда оглянулась и увидела поблизости древнюю старуху, чье черное одеяние показалось ей пугающе знакомым.

— Я с самого начала так и знала, что это вы, миледи, — прокряхтела гадалка, обращаясь к Риченде. — Это ведь я помогала вашей почтенной матушке в ту ночь, когда вы родились. Помяните мое слово, миледи, буква «М» — это не то, что вам кажется… она очень важна для вас. И ждите своего сероглазого суженого. У него ключи от вашего будущего.

Затем с хриплым смешком она протянула Риченде какую-то вещь и тут же исчезла в толпе, расступившейся, чтобы дать старухе проход.

Риченда была потрясена. Заметив, что Брэн отвернулся в другую сторону и прощается с отцом Идрисом, который проводил обряд бракосочетания, она рискнула взглянуть на предмет, который сжимала в руке. Это оказался камушек, с грубо вырезанными очертаниями грифона… Озадаченная, она едва успела спрятать этот неожиданный подарок, прежде чем Брэн вернулся и уселся с ней рядом. Он окликнул кучера, и экипаж покатил их прочь.

Впереди Риченду ждала жизнь графини Марлийской.

1121 год

Наш следующий рассказ совершенно точно из ряда тех, которые я мечтала бы написать сама, хотя и не думаю, что мне удалось бы сделать это с той же точностью, которой достиг автор «Любовников сумерек». Я думаю, такую историю мог рассказать только мужчина, — и он сделал это превосходно. Что особенно зачаровывает меня в его рассказе, помимо внимания к военным деталям (автор, как-никак, является военным историком) и несомненной поэтики (он невероятно талантлив!), так это то, что история рассказывается с точки зрения «противоположной стороны», то есть от лица тех, кого мы считаем «плохими парнями»… На самом деле, конечно же, они вовсе не плохие, они просто по другую сторону баррикад.

Чтобы быть точным, это история о Кариссе Толанской, дочери Марлука, и того человека, что был влюблен в нее на протяжении десяти лет до начала действия романа «Возрождение Дерини». Этот голос во многом отличен от моего, — куда сильнее, чем просто отличаются голоса рассказчиков-мужчин и женщин. Место действия этой истории — земли к востоку от Гвиннеда, куда я сама заглянула лишь совсем недавно; бесплодные нагорья, лежащие на границе между Торентом и Гвиннедом. Мне кажется, что некоторые из образов, созванных Лором Миллером в этом рассказе, во многом повлияли на мое собственное видение Торента.

Итак, имею честь представить вам Кристиана Ричарда Фалькенберга, который любил Кариссу, Сумеречную колдунью…

Не доверяйте сильным мира сего, — так нам советуют. И ты, и я знаем, что это правда. До меня дошли слухи, что ты играешь на стороне Клейборна и Рединга. Преданность отступает, ибо жажда власти сильнее; все это лишь в порядке вещей. Несомненно, я желаю тебе удачи и великих побед. Но не доверяй сильным мира сего: ни Оленю, ни Льву. Существует верность и иного порядка, кроме той, что связывает вассала и сюзерена, и если случится так, что Орел будет сражен Оленем или Львом, то ты знаешь, где сможешь найти убежище вместе со своими людьми. Это самое меньшее, что я мог бы для тебя сделать…»

Кэйр Керилл, год 1121 от Рождества Христова Лорд Фалькенберг графу Марлийскому…

Подобных посланий было три. Каждое написано четким убористым почерком лорда Фалькенберга. Каждое с личной печатью, выжженной перстнем Дерини. Каждое отослано с большой черной восковой печатью, несущей на себе герб дома Фалькенбергов: Брэну, графу Марлийскому; Лайонелу, герцогу Арьенольскому; Нигелю, герцогу Картмурскому. Каждое письмо содержало одно и то же предложение. Дому Фалькенбергов было под силу разместить немногих приспешников, но во всех Одиннадцати Королевствах беглец едва ли мог рассчитывать на более надежное укрытие, нежели Кэйр Керилл, в горах над Северным морем.

Гонцы отправились в путь в мае, накануне того дня, когда герцог Кассанский потерпел сокрушительное поражение при Рейнгарте. Теперь фурстанский Олень и Лев Халдейнов столкнутся под Кардосой, в битве, которую позднейшие хронисты, несомненно, нарекут величайшей и ужасающей. Никто не мог бы упрекнуть дом Фурстанов в чрезмерном миролюбии; а девиз «gwae'r gorchfygedig» — vae victis! — был принят Халдейнами еще во времена Реставрации.

Очень скоро первые беженцы, пошатываясь и задыхаясь от усталости, преодолеют Рельянские отроги, дабы просить убежища в Кэйр Керилле, а это, по мысли Кристиана Ричарда Фалькенберга, представляло искушение совершенно особого рода.

Фалькенберг оторвал взор от страниц, покрытых изящной мавританской вязью, что лежали на его рабочем столе.

В первый день нового года он ответил отказом Венциту Торентскому, который предлагал ему участвовать в кампании против Гвиннеда, и теперь занимал долгие дни ожидания, сочиняя поэзию на мавританском, аккуратно укладывая строки справа налево.