Роксолана. Королева Востока - Осип Назарук

— Множество врагов имеет каждый, кто верно служит государству падишаха. Но говорят: «Даже если с муравьем воюешь, будь осторожен». Не знаю, не выставил ли меня кто-то из врагов перед солнцем падишаха как того, с кем нельзя поладить.

В этот момент она уже была уверена, что с этим царедворцем ей придется вести отчаянную борьбу. Она не знала только, за что. Хорошо понимая, что поговоркой он угрожает ей, а не оправдывает себя, она словно вскипела. Но не выдала этот порыв, лишь ответила так же двусмысленно:

— Я не знаю о тебе ничего дурного. Но враг — это и правда опасно. Особенно тогда, когда у него завистливое сердце, ведь сказано: «Завистника не успокоишь и величайшей милостью».

Великий визирь Ахмед-баши тоже понял, что жена падишаха говорит про него, а не про его врагов. Но он пытался и дальше убеждать ее в правомерности своих притязаний.

— Верный друг, — сказал он, — лучше родни.

— Но настоящую помощь оказывает только Аллах, — ответила она твердо, ибо ее уже тяготила эта беседа. Предложением же «верной» дружбы, очевидно, за деньги, она была оскорблена.

— И его наместник на земле — падишах, а также та, что приходится ему зеницей ока и страстью сердца, — добавил он.

— Я с самого начала сказала тебе, что исполню любую твою просьбу в меру своих скромных возможностей.

Ахмед-баши понял, что дальше увиливать уже не удастся и сказал:

— Пришел я к мудрейшей из жен падишаха с большой просьбой! Если она будет милостиво исполнена, то я буду по гроб рабом твоих замыслов и твоего сына, да будет он тебе утехой, о великая хасеки Хюррем!

— Какова же просьба? — спросила она.

Он ответил:

— Злые люди говорят, что я очень богат и, что я присвоил себе собранные в Египте налоги. Но это ложь! Я нищ и опутан долгами…

— Долг жжет как огонь, — ответила она поговоркой, подталкивая его дальше, ибо ей стало интересно, сколько захочет этот великий в своей жадности мздоимец. Ей, как и султану, был хорошо известен главный грешок Ахмеда-баши, однако его терпели на высшем посту из-за потрясающей работоспособности, точности и ловкости.

— Да, о прекрасный цветок Эдема! — ответил Ахмедбаши.

— Думаю, падишах с радостью облегчит трудности своим верным слугам. Сколько понадобится для, чтобы успокоить кредиторов?

— О, ты невероятно щедра, прекраснейшая из звезд! Мне нужно (тут он выдохнул) триста тысяч золотых дукатов…

— Триста тысяч золотых дукатов?!

— Тиста тысяч, о ценнейшая жемчужина всего Османского государства! Буду по гроб рабом твоих замыслов и твоего сына!

Повторение этих слов обеспокоило ее больше, чем притязания на гигантскую сумму. Она ответила, почти напуганная:

— Нет у меня замыслов кроме тех, которыми ныне живет сердце и ум падишаха! А мой сын лишь улыбается добрым людям. Но я готова тебе помочь. Однако не могу я подойти с такой просьбой к падишаху…

— Другая бы не смогла, а ты все сможешь, о прекраснейшая из звезд в жизни падишаха!..

Она была удивлена объемом, наглостью и упорством притязаний. Вставая, она ответила:

— Это невозможно! Богатейший из князей Индии прислал падишаху дар, стоящий лишь третью часть тот, что ты просишь!

— Но он прислал и другие дары, о милостивая госпожа!

— Это не дары, а плата за потери и траты войска падишаха!.. А ты — слишком дорогой друг, — добавила она на прощание.

— Судьба младенца дороже всяких сокровищ, — ответил он твердо. Она застыла и побледнела.

Опомнившись, ответила:

— При чем тут младенец?

Он с минуту колебался и сказал прерывисто: — Кто же… спасет… малолетнего Селима от… — От чего?

— От гнева улемов и самого падишаха, когда разлетится новость, о том… что он крещен! Кто защитит его, если не великий визирь Ахмед-баши?..

Она остолбенела от ужаса за своего сына. Кровь отхлынула от лица и она побледнела как пихта, занесенная снегом.

Но тут же пришла в чувство. Мысли молниями пролетали по ее сознанию с бешеной скоростью! Целый ураган мыслей об опасности, что грозит сыну. За себя она уже ни секунды не беспокоилась. Нет! Наоборот — чувствовала, что она сильна как раненая львица, защищающая потомство… Она уже раскрыла слабые стороны нападавших. Но не знала, каковы силы врага.

Привела в порядок мысли и твердо решила узнать, раскрыл ли ее тайну сам Ахмед-баши или его сообщники. На минуту у нее на сердце снова похолодело от мысли, что ее тайну могут знать и другие. В том, что это была уже не совсем тайна, она была уверена. Она вспомнила, как колебалась завеса у дверей. С тем большей силой она привела к порядку свои мысли и осторожность, спокойно сказав:

— Язык без костей и говорит, что ему угодно. Как же я дам облизать золотую кость языкам всех тех, кто донес до тебя эту сплетню? Мало для этого трехсот тысяч дукатов золотом!

Ахмед-баши встал и тихо прошептал:

— О, мудрейшая из женщин мусульманских! Нужно еще только гарантировать молчание одного евнуха…

— Какого? — спросила она невинно, как ребенок. Ахмед-баши заколебался. Но ласковая материнская улыбка и большие, чистые, как небо, глаза невольно вырвали из него имя сообщника:

— Хассана, — казал он шепотом.

— Как? — спросила она так же наивно.

— Золотом или ножом, — ответил он, думая, что у него в руках самая могущественная из жен падишаха.

— Нет еще крови на моих руках, — ответила она задумчиво. В этот момент ей вспомнилось предсказание цыганки. Словно озаренная этим предсказанием, она всмотрелась в нахала. Ей было ясно, что он не убьет единственного свидетеля тайны, лишь прикроет его, чтобы всегда иметь нож на нее и ее сына.

— Нет еще крови у меня на руках, — повторила она, — и я не хочу, чтобы кровь на моих руках появлялась, — добавила она с придыханием.

Она чувствовала, что лгала в этот момент. Ей стало нестерпимо горько. Не от того, что почувствовала жажду крови этих людей, угрожавших ее сыну. А от того, что солгала такому человеку! Она почувствовала душевное унижение, настолько глубокое, бездонное, что оно не могло сравниться даже с унижениями проданной невольницы, что должна была делать все, как бы ни было ей мерзко. И султану она не раскрыла настоящего имени сына. Но для нее это не было ложью. Нет. В ее душу пришло понимание того, что величайшим унижением является ложь. И оно тем тяжелее, чем более никчемен тот, кому лжешь. Что-то закричало в ее душе странными голосами: «Ты — царица трех частей света — снесешь такое унижение?» Другой же голос твердил, словно издалека: «Не убий!». Снова ее мысль выпрямилась как струна, и она сказала:

— Я принимаю твою помощь в борьбе со злыми языками. Приходи завтра в это же время. Я уже сегодня поговорю о твоем деле с падишахом…