Прошлой осенью в аду - Светлана Гончаренко

— Какой маркиз?

— Де Сад, какой же еще!

— Вы знали маркиза де Сада? — опешила я.

— Знавал. Правда, шапочно. Если ты интересуешься им, Юлия, то скажу честно — большой был пошляк. Все эротоманы пошляки, а этот был прямо образцовый. Вкусы извращенные, самомнения море, пошлейшие кудряшки над ушами и лиловый атласный костюмчик, как у паяца. Облит духами «Ландыш серебристый» — тогда они иначе как-то назывались, но воняли точно так же. Добавь еще пудру на роже и блох в косе. И ведь девицы от всего этого млели. Дикие времена! Помню, как-то наметили мы с ним одну и ту же милашку: цокает она каблучками по тротуару, в руке корзинка с гусиными яйцами. Эдакая мещаночка возвращается с рынка. Маркиз сразу слюни пустил, приоткрыл дверцу кареты, подмигивает в щелку. Даже ногу наружу в белом чулке выставил (нога эта почему-то считалась для дам неотразимой). Детка с корзинкой на ногу покосилась. Детке шестнадцать лет на вид. Но я-то знаю, что ей двадцать пятый год, второй раз замужем, пятеро любовников. Мой кадр! Я без всяких церемоний кричу из кареты: «Эй, Лизон! Иди-ка сюда, тебе тут гостинец от Попо!» (это один из пяти ее молодцов). Лизон, естественно, лезет ко мне корзинкой вперед и хохочет от радости или от удивления (я не знаю, отчего женщины чуть что хохочут, чаще не к месту). Мой кадр! Маркиз со своей ногой обмяк, стал лиловый, как его костюмчик. Особенно хохот Лизон его завел. Вместо того, чтоб утереться и ехать дальше, он выпрыгивает вдруг на тротуар — и к нам. Дергает он изо всех сил Лизон за бант на фартуке, выволакивает ее из моей кареты, потом становится передо мной в позу, оставив знаменитую ногу, и говорит:

— Вы, милостивый государь, покусились на честь незапятнанно добродетельной девицы, и посему извольте к барьеру. А вы, дитя, будьте спокойны. С этой минуты вы под моей защитой!

С этими словами он начинает впихивать Лизон в свою колымагу, недвусмысленно хватая бедняжку за задницу.

— Не девица я! — пищит и сопротивляется Лизон.

— Тем более, дитя, тем более!

Я тоже вылезаю из кареты:

— Оставьте даму в покое. Я шевалье де Сом, и я к вашим услугам!

Тогда был я этим чертовым шевалье и страшно мучился подагрой. Адрес свой говорю и вижу, что маркизу не слишком-то драться со мной хочется. Зря он погорячился. А ситуация патовая: оба мы держим Лизон за жабры, и она не знает, куда деваться. Народ уже сбегается. Скандал! Я бы, конечно, маркизу Лизон уступил. Черта ли в ней? Других, что ли, мало? Но я горд. Я горд, Юлия, я ведь был шевалье, вместе с подагрой и спесь в меня засела, бурлит. Тут на беду, представь себе, Гешка! Юлия, я не понимаю, как ты Гешку терпишь? Зануда из зануд, прилипчив, как банный лист. Надоел за все годы, как горькая редька. Выследил и тут меня. Бежит по переулку, вываля язык, спасать добродетель. Физиономия у него была точь-в-точь та же, что и сейчас, и одежка такая же дрянная. В какой-то аптеке он тогда служил.

— Господа! — еще за квартал вопит Гешка не своим голосом. — Этот вот, в бархате, с виду шевалье (я тогда зеленый бархат носил), хочет похитить невинную девицу для погубления ее магнетическими, электрическими и чернокнижными опытами! Не дайте свершиться злодеянию!

— Да не девица я! — снова разобиделась Лизон. — Что же творится? По улице не пройти. Уже третий пристает!

— Не бойтесь ничего, дитя! — воспрял маркиз. — Садитесь в мою карету. Я отвезу вас к вашему почтенному отцу и даже дам ему три луидора.

— Не верьте и этому в лиловом! — разрывается Гешка. — Это извращенец и садист!

— Прямо так и сказал? — усмехнулась я. Бек нисколько не смутился:

— Не подначивай, Юлия! Ну, может, не «садист». Слова такого тогда не было. Но что-то он кричал в этом роде. Не забывай, по-французски!

— Шевалье, — вдруг бросился ко мне де Сад, дыша серебристым ландышем, — негоже нам терпеть оскорбления какого-то худородного поганца. Давайте-ка наймем этих добрых горожан, чтобы они отколотили его палками. Палок у меня в карете полно, я их держу для возбуждения любовного пыла у дам.

Вот садюга! Но мысль подал здравую. Пока я по карманам шарил, деньги искал, Гешка сунул Лизон корзину с яйцами и в спину толкает:

— Уходите побыстрее! Эти два негодяя способны на все!

Лизон и сама рада убраться, да только тут сквозь толпу протиснулся какой-то здоровенный детина с волосатой грудью.

— Лизон! — заорал детина. — Что с тобой? Что им от тебя надо?

— Известно что! О, Дуду! — пищит Лизон. — Наконец-то! Мой дорогой кузен!

Я знаю отлично, что он не только кузен, но и один из пяти любовников крошки. Нрава он дикого, рожа зверская. Гильотинируют его только в 1794 году, это нескоро, так что лучше держаться от него подальше. Хочу бежать, но Дуду уже схватил меня за фалды.

— Что они сделали с тобой, Лизон? — вопит он у меня над ухом.

— Эти трое только что изнасиловали вашу сестру, — шепчет ему какая-то мерзкая старая карга.

— О — о — о — заклокотал Дуду. — Проклятые аристократы! Лизон, ты жива?

В ответ на это Лизон наконец-то свалилась в обморок. То ли в самом деле испугалась, то ли не было уже мочи маяться в своем корсете. Очень уж перетянулась. Я сразу отметил: нельзя иметь столь тонкую талию и одновременно такие пышные щеки.

— Она умерла! — взвыл дурак Дуду. — О, проклятые аристократы! Лизон!

Обезумев от горя, гигант тряхнул нас с де Садом. Меня он держал правой рукой, а маркиза левой. Вот в этой левой и скользнул как-то лиловый атлас, маркиз выпал и свалился своей ландышевой грудью и локтями в корзинку с гусиными яйцами. И как это она подвернулась? Яйца подавились, маркиз рассвирепел и стал стращать королевским судом. По толпе пошел слух, что выслана уже на наше происшествие стража. Дуду смекнул, что дело его плохо, и со зла пихнул меня прямо на маркиза, обмазанного яйцами. Я крепко въехал маркизу носом в лоб. Даже в глазах у меня потемнело, и кровь брызнула из ноздрей фонтаном. Маркиз тоже пострадал: от неожиданного удара отхватил своими же зубами кончик своего языка. Стоим мы оба в слезах, в крови, в гусиных яйцах и глядим, как Дуду напоследок Гешку отделывает. Кулаками, без всяких маркизовых палок. Кто-то в толпе его нарочно подуськивает, а кто-то кричит, что аптекарь не при чем. Мы с маркизом, естественно, тут же по каретам — и разъехались. Вот тебе и роль личности в истории!

— Причем тут история? Какая личность? — пожала я плечами. Мне эта глупая байка ничуть не понравилась. Сразу видно, что вранье.

— Как причем, Юлия! — закричал Гарри Иванович. — Ведь этот самый болван Дуду, он же депутат Дидье Пуассон, закатил через восемнадцать лет такую речь в Конвенте! Раскрыл свою луженую глотку и завопил, что при старом режиме аристократы насиловали девушек прямо посреди улицы, в том числе до смерти его сестру унасиловали. Лизон в самом деле померла полтора года спустя после того дебоша на улице. Померла от простуды. Мы-то с маркизом тут причем? Но Конвент рыдал, стучал ногами и требовал: «Аристократов — на фонари!» Много пудреных голов тогда слетело. Депутат Дуду бил себя по волосатой груди и требовал крови, а, собственно, что мы, аристократы, ему сделали? Это он нас яйцами заляпал! Вот справедливость истории… Вернее, нету никакой справедливости. Я сейчас подумываю мемуары написать, «Встречи с замечательными людьми» назову. Все ведь пишут, даже те, кто ни черта не видал. А я повидал! Неплохо смогу заработать…