Детектив - Артур Хейли

В отличие от прочих парочек, эта занималась сексом долго, сопровождая его звучным сопением, наигранными возгласами “еще! еще!” и удовлетворенными вздохами, перешедшими в негромкий разговор. Уходить они не торопились, и Флейтес, знавший порядки в этом бизнесе, мог сообразить, что клиенту пришлось приплатить за столь душевное отношение. Изнывавшему в контейнере Флейтесу казалось, что они не уберутся оттуда никогда. Они-таки убрались через двадцать минут, показавшихся ему вечностью.

Когда Гектор Флейтес открыл дверь грузовичка телефонной компании и влез на сиденье, Джолли сначала изумленно посмотрел на него, а потом зажал ладонями нос и рот.

— Господи, как же от тебя воняет!

Приглядевшись и заметив ошметки мусора, покрывавшие напарника с головы до пят, он разразился громким хохотом. Флейтес только грустно кивал, понурив плечи. Он знал, что теперь есть две вещи, с которыми ничего не поделаешь. Первая: предстояло вынести еще добрых шесть часов дежурства. И второе: Огден Джолли станет пересказывать всем коллегам по отделу, как он, Флейтес, вел наружное наблюдение.

В начале третьей недели слежки детективы Руби Боуи и Бернард Квинн зашли в здание полицейского управления, чтобы встретиться с Малколмом Эйнсли. В смену с двумя сыщиками из отдела ограблений они “пасли” Эрча Робинсона.

Поначалу Робинсон считался главным подозреваемым, уж очень многое в его характеристике совпадало с особенностями почерка серийного убийцы. В РОНе о нем отзывались как о человеке крайне агрессивном. В прошлом боксер-тяжеловес, он переквалифицировался в уличного проповедника, причем декламировал исключительно из Апокалипсиса, а себя величал ангелом мщения Господня. Да и кличка, прилипшая к нему, была Мститель, В его уголовном прошлом значились вооруженное ограбление, преднамеренное убийство и угрозы холодным оружием, то есть ножом.

Можно было понять удивление Эйнсли, когда Руби Боуи с порога заявила:

— Мы все четверо считаем, что Робинсона нужно исключить. Мы убедились — он безвредный. Все свободное время помогает бездомным в приюте “Камиллас хаус”.

— Все верно, — поддакнул Бернард Квинн. По словам Боуи, Робинсон разом покончил с криминальным прошлым, когда год назад обратился к религии. С той поры он стал добропорядочным гражданином, имеющим постоянную работу и принимающим участие в благотворительных акциях.

— Я раньше не верил этим новообращенцам, — поддержал ее Квинн. — Думал, притворяются. Но у этого парня, я теперь уверен, все по-настоящему.

— У нас был разговор с директором приюта Дэвидом Дэксменом, — сообщила Боуи.

— Знаю его, — заметил Эйнсли. — Славный малый.

— Дэксмен говорит, что знаком с Робинсоном много лет, сейчас это совершенно другой человек. — Руби заглянула в свои записи. — “Он стал достойной личностью и поставил себе целью жизни помогать ближним”, вот как он о нем отзывается. А подопечные Робинсона просто души в нем не чают.

— Что ж, прекратите наблюдение за ним, — распорядился Эйнсли, — вычеркните из нашего списка.

С этими словами он откинулся на спинку кресла и вздохнул.

Позже, когда Малколм Эйнсли вспоминал об этих трех неделях, они всплывали в памяти калейдоскопическим мельтешением событий, временем, когда внешние обстоятельства, чаще всего совершенно непредвиденные, постоянно грозили вмешаться и нарушить ход нормальной работы каждого в спецподразделении, но больше всех — самого Эйнсли.

В первый же день его поставили перед фактом, что, будучи гвардейцем роты почетного караула полиции Майами, он должен ближайшие двое суток отдежурить на панихиде и похоронах городского комиссара Густава Эрнста и его жены Эленор. В роту почетного караула, которой командовал капитан Уоррен Андерхилл, бывший армейский майор, а ныне — ветеран полиции с двадцатилетним стажем, входило шестьдесят отборных сотрудников — мужчин и женщин, заслуживших эту честь успехами в работе, отличной физической формой и выправкой.

Надобность в почетном карауле возникала так редко, что состоять в роте было необременительной обязанностью. Однако для Эйнсли сейчас это было совершенно некстати. Отказаться же он не мог, о чем его в первом же телефонном разговоре уведомил капитан Андерхилл.

— Я и так давно не назначал тебя дежурить, Малколм. И мне в заместители как раз нужен сейчас сержант. К тому же, я знаю, что расследование убийства Эрнстов поручено тебе, значит, твое присутствие просто необходимо. Да-да, я понимаю, как чертовски ты загружен, но работы у всех иного, надеюсь, ты не станешь напрасно тратить время на отговорки?

— Если бы вы подсказали мне, сэр, какая из них сработает, — усмехнулся Эйнсли, — я бы наверняка попробовал.

— Стало быть, договорились?

— Вы же знаете, что договорились, сэр, — обреченно ответил Эйнсли.

— Спасибо, сержант. Мне нравится твое отношение к делу. И само собой, с нас причитаются сверхурочные.

Панихида по Эрнстам, чьи тела поместили в закрытые гробы, проходила в Доме похоронных ритуалов Кламера в самом центре Майами и должна была продлиться от полудня до восьми вечера. На протяжении всего этого времени у гробов стоял караул из шести гвардейцев. Их выделили в две группы, менявшиеся каждые два часа. На сержанте Эйнсли, который и сам постоял в карауле, лежали к тому же обязанности разводящего. Таким образом, отлучиться из похоронного дома было невозможно, но он получал по телефону и радио информацию о ходе наблюдательной операции.

Во время панихиды Эйнсли наблюдал Синтию Эрнст среди непрерывного потока из более чем девяти сотен людей, пришедших проститься с ее родителями. Со многими она разговаривала, соболезнования принимала с большим достоинством. Синтия была в полицейской форме. Эйнсли она не могла не заметить, но никакого внимания на него предпочла не обращать.

Когда панихида закончилась, Эйнсли переоделся в цивильное платье и отправился к себе в отдел, чтобы ознакомиться с отчетами о наблюдении, поступившими за день.

На следующий день времени заниматься расследованием выдалось еще меньше.

В девять утра почетный караул собрался в Доме похоронных ритуалов, где гвардейцы по-военному четко установили два гроба на площадку открытого катафалка. Траурная процессия, во главе которой ехали два десятка полицейских мотоциклистов, а замыкали тридцать патрульных машин с включенными проблесковыми маячками, медленно двинулась затем в сторону церкви Святой Марии, где на десять часов была назначена панихида.

Несмотря на внушительные размеры, эта церковь на углу Норт-Майами авеню и Семьдесят пятой улицы уже к половине десятого была полностью заполнена публикой, а опоздавшим пришлось сесть снаружи и по трансляции выслушать последнее прости Эрнстам, которое поочередно произнесли мэр, губернатор, старейшина сенаторов от штата Флорида и настоятель церкви.

Эйнсли наблюдал и слушал все это с нарастающим раздражением. Конечно, думал он, городской комиссар заслуживает почетных похорон, но это уж чересчур.