Викинги. Заклятие волхвов - Николай Бахрошин

– Если ты хочешь, конунг, мы можем принести тебе его голову, – предложил Лесоруб.

– Да, Рорик, это можно сделать, – подтвердил Дюги Кабан.

Нори Бешенный молча кивнул, подтверждая.

– Принести? Зачем мне его голова? Я не собираюсь варить из нее похлебку, – через силу, напоказ усмехнулся Рорик. – Пусть случится то, что должно случиться. Главное, чтоб он умер, повторяя имя того, кто принес ему смерть… Я все сказал, и вы все услышали!

Да, они услышали его…

* * *

Странно, вроде делаешь то, что должен, в чем клялся богам, обещал умершему брату, а все равно такое впечатление, словно дерьма наелся, меланхолично думал Рорик, неторопливо шагая к стану дружины. И почему боги так устроили эту жизнь, что хитрость и изворотливость куда быстрее и проще приводит человека к цели, чем отвага и честь?

А все-таки прав он, когда говорит, что мир меняется не в лучшую сторону!

К дружине ярл шел отдельно от воинов. Лишние взгляды – лишние разговоры, ни к чему они. Тем, что сделано, не будешь гордиться, не станешь похваляться, как подвигом, за пиршественным столом ратников. Хотя Рорик все равно был уверен в своей правоте.

«Да, уверен! И готов поклясться в этом перед богами!»

Безразлично поглядывая вокруг, Рорик не сразу заметил, что земля, и вода, и деревья начали блекнуть перед глазами, терять краски, словно на небо набежала большая темная туча. Поднял голову, увидел, что никакой тучи в помине нет, и только тогда почувствовал, как заледенело, заныло в груди, как до боли сжимает голову невидимый обруч…

О, боги! За что?! Неужели опять возвращается его загадочная болезнь?..

Ратник возвращался домой. Не после битвы, даже не после далекого викинга, возвращался спустя целую жизнь, проведенную в чужих краях. Эта была разная жизнь – и хорошая, и плохая, всякая. И победы были, и поражения, и слава, и дружба, и ненависть…

И любовь обожгла сердце так, что даже память о ней до сих пор отзывалась в груди ноющей болью, как ноют перед дождем давние раны.

Сангриль… Его привычная боль…

Оказывается – и к боли можно привыкнуть. Сжиться с ней, сродниться, как с самым близким и сокровенным! Теперь он думал: скажи сейчас кто-нибудь из богов – хочешь, мол, человек, сделаю так, чтоб ты забыл? Напрочь забыл, словно в твоей жизни не было никогда этой девушки-женщины? Подумал бы и, наверное, не согласился бы. Вроде – да, сожаления, боль, тоска, сердце ноет. А расстаться с этим все равно не хочется, словно и в сердечной боли есть своя сладость…

Ратник плыл, и река все так же катила свои неторопливые воды, журчала на прибрежных камнях, взбрыкивала и пенилась на перекатах. И прошлое, казалось ему, неторопливо уплывает назад вместе с течением, словно вода потихоньку смывает его.

Не зря мать Сельга всегда говорила – Река Времен… Равняла, выходит дело, время и воду…

Все правильно, время – оно тоже текучее, на него – как на реку смотришь. Кажется, держишь взгляд, – и видишь перед собой все одно и то же, ничего не меняется, а если задуматься – несколько мгновений прошло, и вода перед тобой уже другая. Та, прежняя, первая, уже уплыла безвозвратно…

Все правильно, все как в жизни…

Река Времен! С виду – ничего не меняется. А ведь уходит, беспрерывно уходит время, как вода течет…

Возвращался.

Днями воин неторопливо загребал корявым, деревянным веслом, направлял вертлявую долбленку вдоль берега, но, опасаясь случайной засады, все-таки держался от него на расстоянии. К ночи устраивал становище на берегу, прятал лодку в прибрежных кустах, и сам выбирал места поукромнее. Жевал холодное из мешка с припасами, дремал настороженно, вполглаза, постоянно держа при себе оружие, как подобает воину в походе. Костерок разводил только два раза, когда подшиб стрелой нетолстых, еще не откормившихся уток.

Печеное мясо уток, не вымоченных в травяных настоях, отдавало тиной и еще чем-то рыбьим, но все равно было жирным и вкусным.

Через несколько дней Сьевнар добрался до знакомого переката между Иленем и Лагой-рекой. По дороге так никого и не встретил. С тех пор как конунг Харальд сел на княжий стол в Юриче, окрестные земли пустели все больше и больше. Торговые гости, зная о высоких проходных пошлинах, все чаще огибали эти края стороной, а местные роды безвылазно сидели в своих угодьях, что лишний раз не накликать на себя свирепых дружинников князя Хароля.

На перекате он быстро перетащил легкую долбленку из одной реки в другую, подкладывая под днище катки-жердины. Легкая лодка, легко тащить. Это тебе не дощатый, набивной челнок с тяжелым килем, как делали лодки в Свитьоде.

На Лаге грести стало еще легче. Теперь он спускался вниз по течению, река сама помогала плыть.

Сьевнар… Нет, не Сьевнар уже! Конечно же – Любеня!

Что самому удивительно – чем дальше уходил по реке, чем глуше, непролазнее становился лес, выстроившийся частоколом вдоль берегов, тем меньше оставалось в нем от Сьевнара Складного, воина братства Миствельд и знаменитого скальда побережья фиордов. Снова проявлялся мальчишка Любеня, маленький полич, с жадным любопытством вглядывающийся в необъятность земли и неба. Это он чувствовал все отчетливее. Странно чувствовать себя другим, непривычным… А что повзрослел, возмужал – так то со стороны, самому не слишком заметно. Кажется – еще жить еще толком не начинал. Вроде бы, много пройдено, прожито еще больше, а все равно будто в самом начале.

Неужели до самой смерти будет казаться, что все только начинается? – усмехался Любеня.

Чудно устроена жизнь! Умом ведь люди понимают, что век недолог, а сердцем никак не могут привыкнуть к собственной мимолетности. Поди, разбери, почему… Видимо, это боги недосмотрели, догадался он, неторопливо размышляя под плеск воды. Лепили первых людей с себя, вот и оставили в них случайно искру бессмертия. Тлеет она теперь в людях, нашептывает им, что они так же вечны, как сами боги. А человек, глупый, слушает этот шепот и с удовольствием ему верит…

* * *

На десятый или одиннадцатый день пути по Лаге-реке (может – не совсем так, сам уже сбился со счета) Любеня начал вспоминать берега. Точно, вот здесь они когда-то плыли с волхвом, у того обрыва останавливались на ночевку. Жгли в яме небольшой, неприметный со стороны костерок, разговаривали…

Думал – забыто, похоронено под грузом прожитых лет, но память оказалась острее. Хранила прошлое. «И ничего как будто не изменились, та же река, тот же лес!» – удивлялся он, хотя и понимал, что удивляться нечему. Для него – прошли долгие годы, а для вечной реки, для векового леса – миг единый.

Травяной откос, где погиб дядька Ратень, Любеня искал уже целенаправленно. Увидел внезапно. Скользил вокруг спокойным взглядом, и вдруг – словно споткнулся глазами.

Утро, туман, огромный корабль, неслышно наплывающий темной, дощатой грудью на съежившегося мальчика… Отчаянный крик могучего Ратня, взбудораженный говор свеев, тупые, чавкающие удары мечей…