Все твои тайны - Селеста Брэдли

По-видимому, он слишком много времени проводил в обществе Оливии. От постоянного возбуждения недолго превратиться в одержимого. А Дейн только в одном приветствовал такого рода увлеченность – в исполнении своего долга. Поэтому во время путешествия Дейн специально поменялся местами с Маркусом. Казалось бы, он должен был испытать облегчение, оставшись наедине со своими мыслями и наконец-то получив возможность сосредоточиться на планах, касающихся принца Георга.

Но голова его была занята мыслями о жене. Оливия с рассыпавшимися по плечам волосами. Оливия в плену его рук с закрытыми глазами и запрокинутой назад толовой. Оливия смеется над ним, ее лучистый взгляд полон нежности. Оливия хочет его, несмотря на его недостаток.

Она была такой… непредсказуемой!

Гринли бросил делать вид, что пьет эль, и отпихнул кружку в сторону. В его работе непредсказуемость могла обернуться очень большими неприятностями.

Ведь он никак не ожидал, что его отец окажется предателем, так? Он верил Генри Колуэллу, как самому себе. Отец был его кумиром. Они проводили много часов вместе, без помех обсуждая положение дел в королевстве. В такие минуты Дейн расслаблялся, отбрасывая присущую ему осторожность, разглагольствовал о политике и даже отпускал шуточки по поводу того, что Ливерпул держит службу разведки в черном теле. Гринли не мог сейчас спокойно об этом вспоминать. При мысли о том, что по незнанию выболтал предателю в обличье его отца много лишнего, ему становилось дурно. Но его утешало то, что он ни разу ни словом не обмолвился отцу о своем назначении в «Королевскую четверку». Он говорил ему, что предыдущий Лев наставляет его по вопросам помещения капитана, Ту же самую отговорку он теперь приводил, когда его спрашивали о Маркусе. А поскольку Лев был человеком явно преуспевающим, то отец всячески одобрял их занятие.

Где-то пробили часы. Дейн на миг закрыл глаза. Черт, как же он устал! Оливия наверняка уже спит.

Он вышел из столовой и пересек почти опустевшую таверну, не переставая терзаться уже такими привычными угрызениями совести.

Маркусу казалось, что за ними следят. Дейна тоже преследовало это мерзкое чувство, словно по затылку постоянно ползали мурашки. Только Дейн в отличие от Маркуса совершенно точно знал, кто не спускает с него глаз.

«Голос крови не заглушить».

Некоторые члены «четверки» не доверяли ему. Не Нейт. Рирдон сходил с ума по своей женушке и сейчас смйтрел на всех сквозь розовые очки.

А вот Уиндем…

Уиндем сурово осуждал отца Дейна за то, что тот свел счеты с жизнью, не дав себя допросить. Стентон считал, что со смертью Генри Колуэлла была утрачена уйма полезной информации. Если бы отец Дейна по-настоящему раскаивался, то предоставил бы эти сведения Англии, а не унес с собой в могилу.

Могилу на территории Керколл-Холла. Не было ни пышных похорон, ни торжественного шествия к их часовне в Гринли. Дейн тихо похоронил отца в его самом любимом месте на земле. Казалось, по мере того как уменьшалось расстояние до Керколл-Холла, уменьшалась и стена, которую Дейн возвел между собой и памятью об отце.

Дейн не возвращался в охотничий домик с того самого дня, как обнаружил тело отца в кабинете, где тот покончил жизнь самоубийством, пустив пулю в висок. Рядом лежала записка с одной-единственной строчкой:

«Яникомунежелалзла. ГенриКолуэлл».

Подпись была без титула, словно отец был всего-навсего обычным человеком, простым смертным. А ведь он был пэром Англии, тайным советником принца-регента и премьер-министра. Дейн всегда восхищался отцом и безмерно доверял ему.

Впрочем, это не имело теперь значения. Генри покоился в сырой земле, а потаскуха, которая торговала своим телом ради блага Франции, исчезла, точно струйка дыма в воздухе. Хороший человек, ученый и влиятельный господин сначала попался на удочку похоти, потом в силки стыда. Какая-то шлюха раздавила его каблуком, точно букашку.

Гринли повернул ключ в замке и отворил дверь.

О Боже милостивый! Это кара за его грехи.

Оливия нежилась в ванне, откинув голову на свернутое валиком полотенце; лицо ее увлажнилось и разрумянилось от пара. Дейн зашел в комнату. Ноги его двигались помимо воли, а взгляд был намертво прикован к ванне.

От мыльной пены на поверхности воды осталась лишь туманная пленка, обволакивавшая ее роскошную грудь, словно прозрачный корсаж с низким вырезом. С каждым глубоким вдохом соски ее выглядывали из воды, розовые и манящие, и снова уходили под воду.

Мокрая, покрытая мыльной пеной, блестящая, Оливия была похожа на фантастическую русалку.

И где-то в глубине его сознания мелькнула мысль, едва различимая из-за оглушительного стука в висках. Дейну вдруг показалось, что она нарочно так разлеглась, чтобы очаровать его и лишить покоя. Но откуда ей было знать, что именно об этом он и мечтал больше всею, если не считать мечты слиться с ее сладостным телом?

И он готов был уже поспорить, что любой мужчина в этой ситуации пал бы жертвой ее чар.

«Я испытаю себя, – внезапно решил Гринли. – Заставлю ее выполнить свое самое порочное желание, а потом развернусь и уйду. И докажу себе, что она не имеет надо мной власти».

Он хотел добиться, чтобы Оливия сама довела себя до предела наслаждения.

Дейн потянулся к воде, смочил пальцы и капнул одну-единственную капельку на повернутую к нему щеку. Резко вздрогнув, Оливия приоткрыла глаза и посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц.

– Ты сделаешь, как я прикажу? – без предисловий спросил Гринли.

Глаза Оливий широко распахнулись, шеки вспыхнули. Помедлив некоторое время, она молча кивнула. Дейн заметил, что ее. мягкие соски отвердели и подобрались, несмотря на жар, исходивший от воды.

– Дотронься до груди, – приказал он. – Намыль, а потом смой мыло.

Не сводя с него светлых округлившихся глаз, Оливия потянулась рукой через плечо и обмакнула пальцы в фарфоровую баночку с жидким мылом, после чего медленно растерла его в ладонях, чтобы образовалась пена.

Виконт ждал. Лицо его ничего не выражало, а интерес носил чисто экспериментальный характер, не более.

Чуть заметно содрогнувшись, Оливия принялась обеими руками растирать пузырящуюся пену по наливным холмикам, груди, отчего с островерхих маковок побежали белые искрящиеся струйки. Тугая плоть вздымалась и опускалась, то набухая, то опадая, в то время как руки ее кружили по белоснежным полушариям, не касаясь вздыбленных пуговок.

– Вымой соски, – монотонным голосом велел Гринли. – Вымой хорошенько.

Кончик ее языка высунулся наружу и смочил пересохшие губы. По-прежнему глядя на него серьезным взглядом, она принялась массировать свои затвердевшие соски.

– Сожми их.

Она повиновалась, наконец-то смежив веки от наслаждения вперемешку с болью. Слава Богу, теперь ее исполненный томления взгляд не будет его отвлекать.