Вы способны улыбнуться незнакомой собаке? - Людмила Анисарова

Когда подвернулась работа в типографии — Лена пошла не задумываясь. Во всяком случае, здесь было спокойно, понятно, определенно — и никакой политики. Деньги, конечно, платили смешные. Поэтому приходилось иногда подрабатывать на стороне: то писать тексты для рекламных буклетов, то выполнять контрольные или курсовики для студентов.

А самовыражалась Лена, как я уже сказала, в стихах. И это положение дел ее вполне устраивало.

Лена работала, много читала, ходила в театр — чаще одна, иногда с мамой. Кроме Ольгунчика, Денисова, бабы Зои с Алешкой (о котором разговор впереди — разговор, должна вам сказать, малоприятный и нелегкий), она почти ни с кем не общалась (собственно, общение с вышеназванными лицами поглощало практически все свободное от работы время).

Правда, иногда писала Наташке в Мурманск, а та откликалась спокойными, подробными письмами о жизни своей по-прежнему счастливой семьи.

Еще Лена посылала весточки и скромные посылки с игрушками в Полярный в ответ на нерегулярные поздравления Оксаны с очередным Новым годом — поздравления, к которым обычно присовокуплялось сообщение о рождении очередного ребенка (у Оксаны с Лехой — фантастика! — их было уже четверо).

А еще она часто отправляла свои коротенькие письма-записки Алле в Ленинград (именно так, по-советски, Лена продолжала его называть). Правда, в последнее время у нее все чаще стало проскакивать — «Питер», что вовсе не удивительно: только так называла этот город Алла Петрова, окончательно обосновавшись в нем (иначе не скажешь) уже лет шесть назад. Алла не писала — звонила. Тоже часто. Именно от нее доходили иногда какие-то размытые сведения о Буланкине. Кажется, он служил на Новой Земле. Кажется, не женился. Вот и все, что было известно о Юре. А про Аллу, питая к ней необъяснимую симпатию, я расскажу вам поподробнее. Ладно?

Алла Петрова мало изменилась за это время. А многих ли жизнь меняет? Случается, конечно. Только редко. Хотя, может быть, я и ошибаюсь.

Так вот. Сама Алла изменилась мало (разве стала еще более сексапильно-привлекательной), а вот бытие ее, которое вроде бы должно определять сознание (но все законы — не для Аллы, вы ж ее натуру знаете), изменилось кру-у-то. Она умудрилась организовать свое дело. И весьма в этом преуспела. Что в это самое дело входило, Лена особо не вникала, но знала, что фигурируют там и магазины, и ломбарды, и что-то еще и еще.

Саша Петров, демобилизовавшись, в новой жизни искать себя не захотел, довольствовался военной пенсией и заработком охранника (сутки через трое). Прожить на эти деньги семье с тремя взрослыми мужиками (близнецы вымахали оба под два метра, успешно поступили в университет и связывали свое будущее исключительно с наукой) было, ясное дело, невозможно. Таким образом, Алла поняла, что надеяться ей не на кого и что обеспечивать более или менее приличное существование и будущее детям предстоит именно ей.

В тот момент, когда Петровы приехали с Севера, вписаться куда-либо было уже очень трудно. Но, с другой стороны, время беспредела уже заканчивалось, поэтому было поспокойнее — и нужны были только деньги и везение. Деньги, хоть и небольшие, были: Саша, увольняясь, получил сертификат на квартиру, которую они, купив, стараниями Аллы сразу же выгодно продали. Везения Алле тоже хватило. Это поначалу жили они все вместе с родителями Саши в их однокомнатной квартире. «Озвереть можно, — устало говорила Алла Лене по телефону, но тут же успокаивала себя: — Ничего, мы еще увидим небо в алмазах».

Насчет алмазов — не знаю, но года через два у Петровых была отличная пятикомнатная квартира, дача и у всех (кроме Саши) — по иномарке.

Отделять близнецов, пока они не собрались жениться, Алла не хотела. И говорила Лене: счастье — это когда вечером все дома. Когда-то то же самое Лена слышала от мурманской Наташки. Алла, по-прежнему нещадно изменяя мужу, умудрялась каким-то особенным образом любить своего Сашу, восклицая: «Куда я без него?!»

Последний раз Лена ездила к Петровым два года назад. По их приглашению и за их счет. И Алла в тот момент, как всегда, была влюблена. И как всегда, по ее словам, смертельно. Выглядела она соответственно потрясающе.

Алла рассказывала Лене взахлеб о том, какой он, ее возлюбленный, необыкновенный. Но… Связь их длилась несколько лет, а Алла, по ее собственным словам, для него ничего не значила.

— Я гораздо умнее и лучше, чем он обо мне думает, — втолковывала подруга Лене. — Ну почему, почему он ко мне относится всего лишь как к бабе, которую можно трахнуть по случаю? Почему? И думает, наверное, что я так — с любым. Или с ним — потому, что у него море денег и мне иногда перепадает? Но ведь все не так! Надышаться не могу, налюбоваться не могу, крыша едет от восхищения и восторга. А он не дает мне даже малейшей возможности сказать ему об этом. Боится, что я буду претендовать на что-то? Но ведь знает, что мне нужна моя семья. Но не только. И он нужен. А я ему — нет. Совсем-совсем.

Лена вспоминала, что эти обиженные причитания она когда-то давным-давно уже слышала. И не раз. Смеялась. И обнимала Алку, страдалицу.

— Бедная ты моя! Когда ж ты успокоишься? Не надоело тебе жизнь на них тратить?

— Ты что? — возмущенно хлопала та своими желто-зелеными кошачьими глазами, горящими любовью и недоумением-возмущением одновременно. — Как это тратить? Это ведь и есть жизнь!

Вот такими приблизительно беседами был заполнен каждый вечер, когда Лена была у Аллы в Питере. А вечера они в основном проводили не в театре (как хотелось Лене), а в кафе или ресторане (как хотелось Алле), где Лене всегда было не очень уютно. Несмотря на то что она была одета в какой-нибудь из невозможных (прежде всего в смысле стоимости) нарядов своей подруги, сильно похудевшей за последнее время, и выглядела, как вы понимаете, великолепно, она неизменно чувствовала себя глубокой провинциалкой. Впрочем, ей это почти не мешало. Главной задачей все равно ведь было не себя показать, а Аллу выслушать, хотя та свято верила, что водит подругу по ресторанам для устройства ее личной жизни.

Личная жизнь Лены в ту поездку не устроилась, хотя несколько знакомств состоялось. У Аллы, кстати, тоже: ее «смертельная» влюбленность не могла, конечно, этому помешать — и когда она только все успевала?

Так вот. Несколько интересных знакомств у Лены состоялось. Одно из них показалось серьезным. И звонки были, и цветы-подарки, и даже одна встреча в Москве — но все быстро сошло на нет. Почему-то не находился никак для Лены Турбиной ЕЕ мужчина. И дело было даже не в том, что периодически встречающиеся на пути претенденты были чаще всего женаты. Наверное, это уже не могло бы стать препятствием для того, чтобы, никого ни у кого не отнимая, любить и быть любимой. Препятствие всегда было одно — не ЕЕ. И Лена с этим давно уже смирилась. Правда, иногда вспоминался Буланкин. И очень хотелось, чтобы однажды раздался звонок — и она, ничего не подозревающая, вдруг услышала бы в трубке Юрино: «Привет, Стрижик. Это я». Она бы сразу узнала. Сразу. Потому что, во-первых, только он так ее называл (даже Олег не успел в свое время придумать для Лены никакого милого прозвища, а Буланкин вот успел), а во-вторых, ни забыть этот голос, ни перепутать его с чьим-то было, конечно, невозможно.