Если вчера война... - Олег Таругин

— Казалось ему, хотел он... — ворчливо буркнул Вождь, укрываясь за клубами табачного дыма. — Товарищ Сталин тоже много чего хотел. Не для себя, нет. для страны, для народа. И тут вы появляетесь, со своими маневрами, иностранными партнерами да танками удивительными... и получается, ничего товарищ Сталин не достиг, зря небо коптил. И страны моей уже нет, и войну мы едва выиграли, и чуть не половину населения в лагерях почем зря сгноили. Что скажешь, подполковник?

— А что тут сказать, товарищ Сталин? — неожиданно для себя Крамарчук принял правила предложенной игры. — Одно только: а что, если все это как раз и неслучайно? И мы сюда не просто так, а с определенной целью попали? Чтобы изменить то, что неправильно было сделано?

_ Не боитесь, товарищ Крамарчук, насчет «неправильно» мне говорить? Мной ведь в вашем времени, как я понял, чуть ли не детишек пугали? Кровавый тиран. военную и техническую элиту под корень вывел, интеллигенцию подчистую репрессировал... Да не дергайся, подполковник, знаю, что ты об этом не писал, знаю. Другие, гм, гости из будущего писали. Знаешь, — Сталин, похоже, окончательно перешел на «ты», — а я ведь боялся с тобой встречаться. Сначала не верил, потом, когда понял, что Лаврентий не врет, что не провокация все это, интересно стало, а вот затем — страшно.

— Почему? — глуповато переспросил Крамарчук.

— Почему, спрашиваешь? Потому что остальные, когда поняли, где оказались да что происходит, испугались. Сильно испугались. А ты почему-то не боялся, сразу не боялся. Для меня это было странно. И непонятно. Слишком ты, подполковник, легко все это принял. А значит, или дурак, или уверен был в себе. Да и во мне, так уж выходит, уверен, понимаешь?

— Понимаю, товарищ Сталин, — медленно кивнул Юрий. — Знаете, в моем времени в последние годы появился в литературе такой новый жанр — альтернативная история. Ну, это когда герой попадает в прошлое и стараетс я изменить будущее. У меня сын подобными романами увлекался, ну и я иногда почитытывал. И чаще всего авторы отправляли своих героев именно к вам сюда, как правило, за год-два до войны или в сааме ее начало. Да, собственно, не в этом дело, а в том, что книги подобные пользовались большой популярностью — наболело у народа, понимаете?

— Вроде как поняли, что натворили, и сожалеть стали, ты об этом, что ли?

— Да, товарищ Сталин, примерно так.

— Ну-ну. Вот только после прочтения твоей писанины как-то слабо в этакое поголовное раскаяние со всенародным же прозрением верится. И что же?

— Да то, что мне, наверное, было проще поверить Я все-таки старше большинства, как вы выразились «гостей», многое сам помню, и отнюдь не самое плохое, да и книги эти, по альтернативной истории которые, читал. И вообще — душа у меня за то, что потеряно было, болит. Уж который год болит, хоть и гнал от себя эти мысли, а вот ведь как все вышло... А насчет поголовного раскаяния... Тут вы правы, об этом даже и говорить не стоит. Наверняка ж протоколы допросов личного состава читали — я, хоть их и в глаза не видел, примерно догадываюсь, что мои бывшие бойцы показали. Сейчас в школах советская история не шибко популярна... вообще, если честно, непопулярна. Да и переписывали ее столько раз, что и не разберешься теперь, где правда, а где чистая пропаганда...

— А ты, выходит, раскаялся, прозрел и готов искупить? — не то всерьез, не то с завуалированной издевкой спросил Вождь.

Подполковник лишь пожал плечами: что тут ответишь? Убеждать собеседника в искренности чувств и патриотическом порыве? Рвать на груди рубаху? Так ведь перед ним не Качанов, не Захаров и даже не Лаврентий Павлович — перед ним САМ. Который, если историки не врут, никогда и никому, кроме самого себя, не верил...

— Молчишь? — констатировал Сталин. — Вот и молодец, что молчишь. Мне тоже, знаешь ли, лишняя пропаганда с прочей агитацией ни к чему. У меня для этого целый штат товарищей комиссаров имеется. Он усмехнулся. — Значит, говоришь, упразднил я их к сорок второму? Чтобы единоначалие в армии и на флоте не нарушать? А еще через год и погоны старорежимные вернул и молебны служить перед сражениями разрешил?

— Так точно, товарищ Сталин, упразднили, — слегка удивленно ответил Крамарчук. — И погоны вернули. И священнослужителям послабление дали.

— Интересно получается, товарищ Крамарчук, очень интересно. Да ты не удивляйся. — Он неожиданно легко поднялся на ноги и заходил по кабинету. Юрий дернулся было следом, но Сталин лишь махнул рукой: сиди, мол. — Не удивляйся, подполковник. Небось думал, товарищ Сталин станет тебя про эти ваши всякие военные железяки расспрашивать да про приборы электронные? Так у нас для этого специалисты найдутся, а если они не разберутся — ваши же и помогут. Товарищу Сталину другое важно. Товарищ Сталин понять вас хочет, если и не всех, то хотя бы некоторых, гм, подполковников несуществующей армии, понимаешь? Отчего-то это товарищу Сталину очень важным кажется, может, даже важнее, чем все эти новые танки и самые надежные в мире автоматы. Потому что там, в твоей истории, и автоматы эти, и бомбу атомную товарищ Сталин и сам создал. Я понять хочу, отчего все именно так, а не иначе вышло, понимаешь, а, товарищ Крамарчук? Отчего страна великая рухнула, а народ это с радостью принял да плясать на ее обломках под заморскую дудку стал.

— Понимаю, товарищ Сталин, — неожиданно твердо ответил подполковник. — Теперь — да, понимаю.

— Это хорошо, что понимаешь, подполковник, это очень хорошо. Думаешь, я не догадываюсь, с какой ты мне мыслью шел? Еще как догадываюсь: «а поверит ли мне товарищ Сталин», верно? Вот только тут нужно четко понятия разделять, Юрий Анатольевич. В то, что и ты, и сотоварищи вои на самом деле из будущего, товарищ Сталин очень даже верит. Поскольку он и фотографии вашей техники видел, и оружие ваше с приборчиками всякими хитрыми в руках держал. А вот поверю ли я во все, тобой изложенное, — это да, это еще вопрос. Поскольку, если поверю, многое менять придется. Очень многое. И во многих ошибках, пусть даже и только перед самим собой, признаваться. А я этого, знаешь ли, подполковник, очень не люблю...

Последнюю фразу Иосиф Виссарионович произнес если и не с угрозой, то уж точно не прежним тоном Вернувшись на свое место, он принялся молча выколачивать трубку в пепельницу. Молчал и Крамарчук правда, по несколько иной причине: честно говоря, он просто не знал, что сказать. Убеждать собеседника, что его сведения верны, что все так и случится, и для изменения истории все равно придется многое менять? А как, простите, убеждать? Чем? Ведь доказательств у него, по сути-то, и нет: разве что сам факт совместных с «империалистами» военных маневров, документы и нашивки украинской и грузинской армии да показания других «попаданцев». Которые еще неизвестно что там понапоказывали... хотя насчет последнего можно, пожалуй, не беспокоиться.

Главное, чтобы забугорные товарищи СССР с Россией и Украиной по старой памяти не перепутали, особенно морячки с эсминца да Виткин по собственной дури никакого фортеля не выкинул.

Негромкое постукивание сталинской трубки о край пепельницы оторвало его от размышлений. Вождь сидел, все так же низко склонив голову, и тем неожиданней прозвучал его глуховатый голос: