Самозванка - Валерий Самохин

Василий Тертышный тяжело вздохнул: любоваться — это все, что теперь ему осталось. Буйная молодость и бесчисленные связи привели к закономерному концу. И слава российского Казановы осталась далеко позади.

«Горе мне, о горе!» — немыслимо изломив руки, патетически воскликнул режиссер. Небеса молчали. Премьера спектакля в постановке крепостного театра была на грани провала.

«О, боги Олимпа, явите чудо!» — несчетный раз взмолился помещик. Из какой оперы была сия цитата, Василий Тертышный уже и не помнил. Но чудо явилось. Оно было в малиновой рубахе навыпуск, опоясанной расшитым поясом, зеленых штанах и начищенных до блеска сапогах. Чудо звалось по новой моде «мажордом», но куда охотней откликалось на менее затейливое «Архип».

— Нашел, барин! — радостно выдохнул доморощенный мажордом, едва не споткнувшись о порог светелки. — Она в конюшне спит!

— Спи-ит?! — с угрозой протянул режиссер и зарычал: — Запорю! Вожжами!

— Ее удар хватил, барин, — вступился за увечную сердобольный Архип. — Шла себе, шла и… хлопнулась оземь. Не иначе голову напекло. Жара, чай, несусветная вторую седмицу стоит. Холоп из псарни вылил на нее бадью колодезную, она и пришла в себя. Да видать не совсем. Побрела куда глаза глядят… вот и забрела.

— Ладно! — смилостивился помещик. — Посидит денек-другой на воде… — чуть подумав, добродушно добавил: — Хлеба черствого корочку будешь давать перед сном… авось поумнеет.

— Это вряд ли, Василь Михалыч, — насупился Архип.

— На все воля божья, — наставительно произнес режиссер и махнул рукой. — Веди, показывай пропажу.

В полутемном углу на копешке свежескошенного пахучего сена, свернувшись в клубок, безмятежно спала прима местного театра. Спала, закутавшись в пропавший занавес из красного бархата.

— Ах, ты!.. — от возмущения у режиссера перехватило дыхание, и он судорожно принялся шарить рукой по стене в поисках вожжей. — Ты глянь, что она творит!

— Совсем страх потеряла девка! — поддержал хозяина Архип и легонько ткнул спящую носком сапога. — Вставай, бесстыдница. Неровен час, барин осерчает и…

Что там за «и» никто так и не узнал. Голос, слегка приглушенный тяжелой тканью, прозвучал раздельно и четко:

— Пошел прочь, холоп!

— Ась? — туповато переспросил Архип.

— Хренась! Губу подбери, сапоги слюной зальешь!

Из-под занавеса послышался смешок — видно собственная же фраза показалась девке забавной. Или что-то напомнила.

Тертышный тихонько охнул и приложил руку к груди. Сердце забилось в радостном предвкушении. Такие властные интонации он слышал только от одной женщины — от государыни императрицы.

«Боже, какой талант!» — ошеломленное сознанье озарилось предчувствием чуда.

— Юленька, солнышко, — ласково-приторный голос растекся елеем. — Проснись, все тебя только ждут.

— А ты кто таков? — из края занавеса показались любопытные глаза.

— Я твой барин, Василий Михайлович.

— А-а… — в сонном голосе явственно прозвучало разочарование. — Тогда прикажи подогреть воду для ванной и подать кофе. Только зерна пусть тщательней мелют, и готовят не на огне, а на горячем песке. И варят на сливках, не на воде.

— Ась?! — на этот раз не смог удержаться и режиссер.

— Ты, барин, плохо понимаешь по-русски? — в бездонно-синих глазах сверкнула искорка гнева. Да и «барин» в ее устах прозвучало с издевкой. — Что ж, повторю на иноземном…

От безупречного французского в ступор впали оба. Впрочем, Архип и без того стоял с отвисшей до пола челюстью.

— Ступайте! — царственному жесту могла позавидовать любая столичная актриса. — И дайте спокойно поспать. Я уже вторые сутки дежурю.

Тертышный машинально поклонился и сделал шаг назад. Спохватившись, он залился багровым румянцем.

— Юлька! — гаркнул он. Точнее попытался гаркнуть, но получилось как-то неуверенно, сипло. — Не смей перечить своему барину.

— Если ты еще раз посмеешь повысить на меня голос… — девка произнесла это скучным тоном, но от ледяных интонаций вдоль хребта побежали мурашки. — Я пожалуюсь мужу. Он тебя в Сибири сгноит. Или повесит … — после небольшой паузы, она с ленцой обронила, тихонько зевнув: — На ржавый крючок. За текстикулы.

Одурманенный происходящим мозг живо нарисовал обещанную картину. Режиссер крепостного театра зашелся в истеричном смехе.

— Барин! — в конюшню вбежала горничная Груша с выпученными глазами. — Гости прибыть изволили.

Бросив умоляющий взгляд на непокорную приму, Тертышный шепотом попросил:

— Юленька! Свет очей моих… — при этих словах Архип шумно икнул. — Христом богом молю, выйди к гостям, не срывай постановку.

— Ладно, — снисходительно пообещала девка. — Так и быть, будет тебе спектакль.

Последняя фраза отчего-то не понравилась режиссеру. Сильно не понравилась. Даже очень.

— Что пишет князь Долгорукий? — закончив рисовать затейливый узор по запотевшему стеклу, Екатерина резко обернулась и внимательно посмотрела на генерал-прокурора. Князь Вяземский, прервав на полуслове монотонный доклад о состоянии финансов в империи, беспомощно захлопал глазами.

— Османы участили набеги в Валахию, — вместо главы Тайной экспедиции ответил статс-секретарь Олсуфьев. — Князь просит поспешить с провиантом для зимней кампании, на исходе порох и свинец. Гневается на пушки из последнего обоза — железо качества мерзкого, стволы взрываются, людишек калечат… — и чуть слышно вздохнув, скорбным тоном закончил: — И денег просит… хотя бы тысяч сто серебром.

Императорский совет, перехвативший бразды правления из рук одряхлевшего Сената, проходил в личной библиотеке государыни. В малом, усеченном составе: Алехан Орлов громил турецкий флот под Чесмой, граф Панин штурмовал Аккерман, а генерал-аншеф Румянцев с 25-тысячным корпусом гнал 80-тысячное турецко-татарское войско под Ларгой. Российская армия начала свое победное шествие.

— Денег… — задумчиво повторила Екатерина, приоткрыв оконную створку. Вместе с прохладой утренней свежести в кабинет ворвался беззаботный шелест летнего дождя. — Четыре миллиона как в прорубь канули. Война — дорогое удовольствие. Сколько мы соберем до конца года?

— Двадцать миллионов без малого запланировано, — прокашлявшись в кулак, ответил Вяземский. — Из них на армию должно восемь. Остатнее пойдет на внутренние нужды. Больше взять неоткуда, матушка.

— Сборы надо поднять, — подал голос Григорий Орлов. — На соль, винокурни…

— Бунты взамен получим, — отрезала государыня. — А не пополнение казны.

Фаворит безразлично пожал плечами: я предложил — а вы думайте. Не хотите, как хотите… воля ваша. Откинувшись на спинку стула, он продолжил опыты с «электризацией»: маленькие клочки бумаги танцевали на столе, забавно подпрыгивали и прилипали к полированной поверхности костяной расчески. Зарядным устройством служили шелковые обои библиотеки. Светлейший радостно ухал, горделиво взирая на собеседников.