Я дрался на По-2. "Ночные ведьмаки" - Артем Драбкин

— Сколько вылетов за ночь приходилось делать?

— Я больше четырех ни разу не делал. Но я-то воевал практически только летом, когда ночи короткие. А потом, если дают задание на разведку, так это часа на три, и возвращаешься на рассвете. За это время можно было два-три вылета сделать на передовую. А я один вылет — и вся спина мокрая.

— После бое зой ночи удавалось спать?

— Утром нас собирает «полутоока». И сразу везут в столовую. Если никого не сбили, все по-хорошему, старшина играет на баяне, боевые 100–200 граммов, песни поем. Кормили нас всегда отлично. Потом расходимся по хатам. Если не хватило, то в хате самогонки, или как ее называли «Марии Демченко», добавляли. (Демченко Мария Софроновна, инициатор массового движения колхозников за получение высоких урожаев сахарной свеклы. В 1930–1936 звеньевая колхоза им. Коминтерна Городищенского района. На 2-м Всесоюзном съезде колхозников-ударников (1935) дала обязательство вырастить не менее 500 ц сахарной свеклы на 1 га, которое успешно выполнила, получив 523,7 ц сахарной свеклы с 1 га. — Прим. А. Д.) Спали, но днем, конечно, не сон. В 2 или 3 часа дня идем в столовую обедать. Всю войну нас обслуживали официантки. Потом подготовка к ночным полетам. Перед полетом врач дает короткие указания, проверяет пульс и температуру и дает по плитке шоколада, и то овсяного. Можно было сказать, что плохо себя чувствуешь. Это считалось не зазорным.

— Во время войны болезни были?

— Иногда. По чужому саду пройдешь, зеленых яблок наглотаешься — прокладку пробьет. А так все здоровые были.

— Туалетная бумага была?

— Газет-то не было! Обычно нам на день давали пачку папирос «Казбек» или «Беломор». А бывало, давали табак. Ножом его нарежешь, а бумаги нет, газет нет. Тогда закручивали в листовки, которые сбрасывали, или в рубль. Тогда, как и сейчас, рубль ничего не стоил.

— Дневные вылеты на бомбежку были?

— Нет. Это опасно. Или истребители собьют, или с земли — скорость-то маленькая. Какой смысл? Только самолеты терять.

— В полку были самолеты не бомбардировочной модификации?

— Нет. С-2, самолеты с люльками для перевоза раненых, были в эскадрилье связи. У нас некоторые самолеты были оборудованы дополнительным баком в центроплане.

— Какое было отношение к летчицам из 46-го гвардейского полка?

— В основном они работали по передовой. У нас полеты были посерьезней, подальше. Потому мы вылетов меньше делали, чем они. Ну… девки есть девки — сделали не сделали, пусть поют.

— Кто ночью обслуживал самолет, бомбы подвешивал?

— На подскок в задней кабине летели двое — техник и штурман. Улетаем. Техник на земле нас ждет. Сели. Мы оба идем на КП. Там начальник разведки полка, начальник штаба, адъютанты эскадрилий заслушивают донесение. Техник в это время готовит самолет к следующему вылету — заправляет горючим, осматривает, заклеивает дырки, подвешивает бомбы.

— Если экипаж погибал, что делали с личными вещами?

— Товарищи делили, не отправляли. Когда меня сбили, один одно забрал, другой другое. А когда узнали, что в госпитале, пишут: «Приезжай, мы тебе вещи вернем».

— Поминали сбитых?

— Сразу за завтраком. На столе стоят налитые рюмки летчика и штурмана. Никакого баяна, конечно, нет. Командир полка встанет, скажет… и меня также помянули. Надо сказать, что после Сталинграда и до ноября 43-го потери были небольшие. Может быть, пять или шесть экипажей. У нас уже опыт был, на рожон не лезли.

Но было, конечно… Погиб мой лучший друг Сашка Боев. Самолет штурман привел. В августе 42-го, за неделю до того, как меня сбили, он взлетал с каким-то полковником, а немец в этот момент сбросил бомбу. В результате самолет разбит, полковник погиб, а его в тяжелом состоянии отправили в госпиталь. Он вернулся в полк незадолго до меня. И вот пошли они на задание… одна пробоина в полу — пуля в сердце… Похоронили в саду в Ростове.

— Командир полка летал?

— Редко, если только на передовую слетает. Комиссары стали летать после приказа в июле 1943 года. Мы их возили. Помню, Бурлаков взлетал и тут же упал — только зайцы побежали. Попал на заячье гнездо. Комиссар полка мазнул и скапотировал в картошку. Командир полка Хороших начал кричать, что они ему все самолеты переломают. В общем, некоторые толковые летали, но нужды в этом не было, и они не входили в боевой расчет.

— Какое отношение к немцам?

— Ненависть и злость. Вот как меня «мессера» погоняли, вот тут эти чувства и появились. Поэтому в характеристике у меня написано: «При выполнении боевых заданий настойчив и дерзок». Помню, из госпиталя ехал, а мимо шла колонна пленных из Сталинграда. Мы на летучке подъехали, дверь открыта. Немец подошел, что-то просит. Дал я ему ногой по морде и за пистолет… Нет, жалости никакой не было.

Ведь начинаешь бомбить и знаешь, что внизу наши же дети, старики. Заходишь, и сердце сжимается. Помню, наступали, бомбили бомбами АО-25. Дали нам цель — конюшню возле церкви. Колька говорит: «Одна бомба не взорвалась». Проходит время, и полк квартируется в этой деревне. Штурман пошел искать хату. Около церкви дом. Зашли: «Можно?» — «Да». В комнате висит зеркало, а половина его закрыта полотенцем. Спрашиваем: «А почему закрыли половину?» — «Ваши бомбили, бомба прошла через крышу, стукнулась о сруб и не взорвалась, но отлетевший кусок бревна разбил зеркало». Посмотрели, а бомба лежит сверху. Думаем: «Это же наша!» Но хозяину не сказали, что это мы бомбили, а то выгонит.

— Аттестат вы отправили жене?

— Оклад у меня был 1200 рублей, плюс 25 % гвардейских, плюс 25 % фронтовых, да еще за каждый вылет получал 10 % от зарплаты. Так что я, старший сержант, получал больше командира полка. Домой отправлял и на «Марию Демченко» хватало.

— С женой постоянно переписывались?

— Да. Что писали? Она знала всех моих товарищей, аэроклубовских инструкторов. Об этом и писали.

— Случаи трусости в полку были?

— Не замечал. Быстро страх проходит. Вот когда летишь и вроде оттуда вчера стреляли, а теперь тишина, то как-то не по себе. И мандража перед вылетом не было. Конечно, знали, что, допустим, цель опасная. Например, когда Сухую Крынку — разгрузочную станцию под Харьковом летали бомбить, тогда говорили: «Ну, затягивай голенища. Опять бомбить Сухую Крынку»… Самое страшное — прожектора. Если ослепят, то можно потерять пространственное положение и упасть.

Мы стояли в Ростове, когда в дивизию пришло пополнение. В нашу эскадрилью, в частности. Меня, Оглоблина, Кохановского, Ряховского и других нарядили «возить пехоту». Из пехоты приходили летчики, попавшие туда в 1942 году, и их возили днем и ночью в прожекторах. Полетел Кохановский с курсантом, потеряли пространственное положение. Пришел этот здоровый сержант: «Мы с Кохановским разбились!» — «Как разбились?» — «Вошли в спираль». Их ослепили, они потеряли пространственное положение и ударились в землю. Кохановского выбросило из кабины, поскольку он был недостаточно привязан, и о дерево… мы его в саду в Зимовниках похоронили, а курсант нормально.