Любовь властелина - Альберт Коэн

— Во время визита в маленький городок, она так мило пошла пожать руку помощнику мэра, бакалейщику-инвалиду, который не мог подъехать к ней сам на своей инвалидной коляске. А она дала себе труд дойти до него, хотя он был в нескольких метрах! К бакалейщику! Какая доброта! Это невыносимо прекрясно! Когда я прочитала это в журнале, у меня слезы навернулись на глаза! Обладает таким непередаваемым обаянием и при этом так легко чувствует себя с убогими! Ах, как она заслуживает своего высокого положения! Как, впрочем, все королевы, такие утонченные, такие милосердные.

Исчерпав список королев, они замолчали. Покашляли, прочистили горло. Затем Адриан посмотрел на часы. Девять тридцать семь. Еще двадцать три минуты, сказал месье Дэм, подавив нервный зевок. Ну вот, теперь визит этой знаменитой лисьности — этого типа, уточнил он мстительно — законсится в полнось и мозно спокойно лозыться спать и не крисять во весь голос, стоб быть светским, и не озыдать, пока этот тип первым что-то скажет. Вдруг мадам Дэм хлопнула Адриана по колену.

— Послушай, мой милый Диди, поговори со мной немного об этом господине, я имею в виду, о его частной жизни, о его характере, чтобы мы составили о нем представление. Послушай, он верует в Бога?

— Но боже мой, этого я не знаю. Зато я знаю точно две вещи, которые свидетельствуют о том, что он необыкновенный человек. Кастро мне рассказал это буквально сегодня утром, надо рассказать это Ариадне, сама леди Шейни рассказала это Кастро, который к ней вхож, то есть это истинная правда. Кстати, надо в один из дней пригласить на ужин Кастро, он очень приятный человек, очень культурный.

— Гак что же это за две вещи?

— Во-первых, пожар в этой лондонской гостинице. Вроде как он, рискуя жизнью, спас из огня двух дам.

— О, как это прекрясно! — вскричала мадам Дэм. — О, он точно верующий!

— И потом здесь, в Женеве, жила бездомная карлица, которая играла на улице на гитаре, он вытащил ее из нищеты, снял ей квартиру и, кажется, даже назначил ей содержание, и сейчас она уже не просит милостыню, записалась добровольцем в Армию спасения — в общем, он изменил жизнь этой бедной девушки.

— Я чувствую, мы понравимся друг другу! — воскликнула мадам Дэм.

— Кажется, их даже иногда встречают — они гуляют вместе, он такой высокий, она такая маленькая, кривоногая, в форме Армии спасения.

— Сто говорить, добряк, — заметил месье Дэм, приглаживая усы, чтоб не топорщились. — Правда, Антуанетта?

— Я всегда за благотворительность, — сказала она. — Но в его положении ему не пристало прогуливаться с женщиной не своего круга, и при этом раньше просившей милостыню.

Месье Дэм мурлыкал себе под нос, чтоб занять время, а потом достал из жилетного кармана дешевую сигару, узкую и черную, которую вознамерился зажечь не из-за того, чтобы получить удовольствие от курения — для этого он слишком волновался перед моментом знакомства с гостем, — но чтобы создать себе видимость занятия в момент, когда войдет гость. Жена вынула сигарету у него изо рта и заперла ее в шкаф.

— Бриссаго, это вульгарно.

— Но я зе курю их каздый весер после узына!

— Ты неправильно делаешь, такие сигары курят почтальоны. Адриан, ты заведешь беседу о книге «История моей жизни», то есть о королеве Румынии, и о нашем дорогом докторе Швейцере. Это будет сюжет персонально для меня. Пломбир! — вскричала она без всякого перехода.

— Что ты хочешь этим сказать, Мамуля?

— Можно предложить ему пломбир тутти-фрутти.

— Но, Мамуля, это невозможно, нельзя подавать мороженое в десять часов вечера. На что это будет похоже?

— Да, очевидно, ты прав, Диди. Но это так жаль, оно не доживет до завтрашнего вечера, все растает, даже в холодильнике. Надо купить завтра еще у мороженщика, только нужно такое же. Послушай, Ипполит, пойди скажи Марте, что она может съесть пломбира сколько хочет, это доставит бедной девушке удовольствие, и к тому же это доброе дело.

Месье Дэм не преминул повиноваться и кубарем помчался сообщать Марте приятное известие. На кухне он спешно запихал в рот пломбира — так много, что подавился. Вернувшись в гостиную, сдерживая приступы кашля, он осмелился спросить Антуанетту, нельзя ли ему выпить рюмку коньячку, «а то я казется замерз, сам не пойму посему».

В девять пятьдесят мадам Дэм сочла уместным отправиться в комнату и подправить уродство.

Умастив волосы бриллиантином с гелиотропом, она занялась лицом, штукатуря его с помощью специальной пуховки и белой пудры под названием «Карина», которая использовалась только в особых случаях и которую она держала в потайном ящике своего секретера. После чего она помазала за ушами несколькими капельками «Флорами», духов сорокалетней выдержки. Соблазнительная и вновь расцветшая, она спустилась и торжественно вплыла в салон, высокоморальная, социально адаптированная и благоуханная, с вымученным чувством собственного достоинства лицом.

— Который час? — спросила она.

— Девять пятьдесят семь, — сказал Адриан.

— Через три минуты, — добавил месье Дэм, выпрямившись как свечка.

Теперь они ждали, не решаясь взглянуть друг на друга. Чтобы заполнить пустоту, время от времени кто-нибудь ронял фразу о температуре в гостиной, о преимуществах устройства для спускания воды в туалете после ремонта, о сравнительных достоинствах китайских и цейлонских чаев, поскольку у первого более тонкий аромат, а второй более крепкий. Но душой и телом они были не здесь. «Да, — рассказывала мадам Дэм своим подругам, с которыми должна была встретиться в следующий понедельник на собрании по кройке и шитью в пользу новообращенных туземцев с Замбези, — недавно мы очень поздно легли, маленький частный вечер, чисто среди своих, из приглашенных был только заместитель Генерального секретаря Лиги Наций. Это был истинный пир духа. О, какой он очаровательный, такой сердечный, такой простой, ну, по крайней мере с нами, вы понимаете».

В десять часов прозвонили одновременно стенные часы из Нешателя и трое остальных стенных часов, их все очень точно отрегулировал месье Дэм. Адриан встал, и приемный отец встал вслед за ним. Минута была исполнена величия. Хозяйка дома погладила себя по шее, чтобы проверить, на месте ли бархотка, затем приняла позу изысканного ожидания, улыбнулась с прежним измученным видом, как обычно выставляя свои кривые резцы на всеобщее обозрение.

— Ты не встанес, моя милоська?

— Дамы принимают мужчин сидя, — ответила «милоська», умело потупив глаза.

Причесав круглую бородку, Адриан решил, что следует разложить в геометрическом порядке шикарные сигары, купленные накануне. Потом он положил их опять как придется, потому что так было лучше, как-то более артистично. Мадам Дэм вздрогнула, и ее мясная фрикаделька на шее закачалась с природным изяществом.

— Что там? — спросила она.

— Ничего, — ответил месье Дэм.

— Я, кажется, слышал шум машины.