Господин Малоссен - Даниэль Пеннак

Рев приближающейся машины дал ей понять, что на этот раз Он, вероятно, внял ее мольбам. Два колеса – на проезжей части, два – на тротуаре, решетка радиатора – «Мерседес», тонированный лоб… Мусорный бачок отлетает в сторону, и вот зверь прямо перед ней. Она увернулась – три-четыре фуэте балерины-матадора – и оказалась посреди улицы, опять лицом к рылу «Мерседеса», мчавшегося в обратном направлении. «Две машины», – подумала она. «Прыгай, Жервеза! – закричал у нее в голове Тянь. – Собьет стоячего – задавит!» Жервеза прыгнула, согнув колени, поджав пятки под зад… И лобовое стекло отправило ее в открытое пространство.

К у д р и е. Я предвижу чудовищное дело, и вы станете его эпицентром, господин Малоссен… Не протестуйте, это в каком-то смысле неизбежно.

Сахар, сорвавшись с ложки, белый-белый в черноте ночи, бесшумно падает в мой кофе. Дивизионный комиссар Кудрие приступает к своей проповеди.

– Я вызвал вас по многим причинам, господин Малоссен.

Брызги. Пена прибоя в моем блюдце. Сейчас уже начнет капать.

– Для начала, лишь кратко назову: препятствие конфискациям судебного исполнителя Ла-Эрса, вторжение в чужую квартиру и намеренная порча имущества, подстрекательство подсудных к гражданскому неповиновению, хранение краденой мебели, побои, нанесенные господину Сенклеру, главному редактору журнала «Болезнь»…

Кабинет дивизионного комиссара Кудрие нисколько не изменился со времени моего последнего посещения: те же пчелы, вышитые на задернутых шторах, та же лампа с реостатным регулятором светового потока, та же Элизабет, тот же кофе, тот же бронзовый Наполеон…

– Шесть пунктов обвинения только за последние три недели!

На камине дуется возмущенный Император. Его можно понять: стоять спиной к зеркалу, лицом к вечной суете жизни, это настоящая пытка для Нарцисса в треуголке. И тем, кто служит оригиналом для своих многочисленных копий, следовало бы заранее об этом подумать.

– В области правонарушений вы и вся ваша семья являетесь настоящим пособием по НВП, господин Малоссен!

С другой стороны, в этом оголтелом мире, что может быть незыблемее бронзы на мраморе камина? Пусть даже то будет слепок с серийного убийцы.

– Не говоря уже о вашей способности навлекать на себя все, какие найдутся, подозрения, как только возникает очередное гнусное дело…

Он весь бурлит скрытой яростью, этот вулкан, комиссар Кудрие. Он рычит, и свет разгорается ярче от нажатия его ступни. Он повторяет «гнусное», но уже себе самому. И вдруг, без всякого перехода, свет затухает, а бешенство выливается в щемящее чувство тревоги:

– Как ваша собака?

Как кошмар, камнем повисший над супружеским ложем, господин комиссар. А вы, как вы? Это на вас совсем не похоже – справляться о Джулиусе, словно речь идет о вашей собственной жизни.

Но он продолжает, не дожидаясь моего ответа:

– Давайте откровенно, господин Малоссен. Я не могу серьезно упрекать вас в том, что вы докучали судебному исполнителю Ла-Эрсу… он сам не без греха – любит действовать в обход Закона. Что же касается этого господина Сенклера…

Он делает кислую мину, подыскивая слова презрения:

– Этот Сенклер никогда к себе не располагал. Уже в то время, когда работал в Магазине… И эта его «Болезнь» нисколько не повысила его в моих глазах. Вы видели этот журнал? Нет? Как-нибудь загляните. Весьма поучительно! И это еще называется медициной! Почему вы его вздули тогда?

Потому что я – могила, господин комиссар. Потому что я храню органы и память некоего Кремера, а Сенклер задался целью воскресить Кремера на страницах своего журнала. Но Кремер вполне заслужил свой вечный сон, я не хочу, чтобы его будили. Я его могила и его страж, гипсовый ангелочек и черная мраморная плита… Всем нам нужен покой… И мертвым чуть больше, чем живым: Кремер, Тянь, Шестьсу, Стожил… Это маленькая тень смерти смутила меня в тот вечер, призрак малейшего из мертвых… растаявший при первом появлении возможности родиться.

– Неважно, вопрос не в этом… честно говоря…

Честно говоря со мной, вы стараетесь выбирать слова, господин комиссар. Что же такое вы должны мне сообщить? Гнусность из гнусностей? Шестьсу повесился, это вам известно? Мой космонавт улетел, это вам известно? Мой пес судорожно кусает воздух, моя мать умирает от любви к инспектору Пастору, это вам известно? У вас есть что-то похуже? Не стесняйтесь. Давайте, режьте, может, это отвлечет меня от кошмаров Малыша. Потому что у Малыша опять начались кошмары, это вам известно? От его ночных воплей у деревянной зебры грива дыбом встает!

– Я выхожу на пенсию, господин Малоссен, уезжаю.

– Куда?

Первый вопрос, который пришел мне в голову. Меня так подкосила эта внезапность, что я сразу и не нашелся, что сказать. Пенсия… Выражать сожаления? Или поздравления?

Он позволил себе слегка улыбнуться:

– В небольшое селение, под Ниццей, представьте себе, оно носит ваше имя.

– Малоссен?

– Да, с двумя «с». Я там родился. Знаете такое?

– Я никогда не покидал Парижа.

– Зарок?

– Необходимость.

Мать в бегах, Жюли в погонях, нужно же кому-нибудь присматривать за лавочкой. У каждой лисы – своя нора, в каждой норе свой консьерж.

– Мы с женой возвращаемся в Малоссен, к нашим друзьям Санше, у них там кафе.

Улыбка бежит впереди него. Мыслями он уже там. Конечно, он охотно отказался бы от трех последних дней работы, чтобы только не сообщать мне новость, что не дает ему покоя.

– Мне всегда нравились пчелы, а моя жена обожает мед.

То есть он вызвал меня, чтобы побеседовать о своих ульях?

– Тот, кто придет мне на смену, вряд ли будет вас жаловать, господин Малоссен.

Так, ульи отпали.

– Ему хватило бы и трети названных мною мотивов, чтобы упрятать вас в КПЗ.

Короче, на свободе мне осталось три дня.

– Не то чтобы он был особенно вредный, но он – как бы поточнее сказать? – слишком ответственный работник. Ни намека на романтику, вы себе не представляете.

Его взгляд ненадолго задержался на зеленой лужайке бювара.

– Романтика, господин Малоссен… оправдание любой возможности. Способность не торопиться делать выводы, не судить о преступлении с наскока, не принимать предположения за доказательства, полагать, что десять виновных на свободе лучше, чем один невиновный за решеткой…

Он поднимает на меня взгляд человека, завершающего свою карьеру.

– В нашем деле – это весьма спорный вопрос, романтика.

Потом он зачем-то мне сообщает:

– Я очень хорошо знаю того, кто придет на мое место.