Египетский манускрипт - Борис Батыршин

Все это герр Вентцель излагал с восхитительной серьезностью и без тени улыбки. Ваня поначалу пытался подшучивать над «германцем» (как называл инженера Антип), но, натолкнувшись на укоризненный взгляд отца, оставил это занятие. Тем более что немец оказался прекрасным рассказчиком и по-настоящему хорошо знал предмет. Так что теперь Ваня с отцом проводили дни под навесом пассажирской палубы: уютно устраивались в полотняных шезлонгах и слушали неторопливый рассказ герра Вентцеля о древней земле, неспешно проплывавшей мимо бортов «Принцессы Багдада»…

Немец пододвинул шезлонг поближе к лееру и сел, удовлетворено вздохнув. Олег Иванович обвел взглядом палубу, заметил пустой шезлонг, слегка помедлив, пристроил его рядом с инженером. За спиной тут же возник Антип, на этот раз уже с тремя бутылками – запотевшими, холодными. Инженер благодарно кивнул и, приняв кружку пенного напитка, завел неспешную беседу. Олег Иванович лениво слушал, время от времени вставляя что-то незначащее, – а сам наблюдал за проплывающей мимо борта щетиной камышей, окаймлявшей на всем протяжении берега Тигра…

Жара… пароход… Азия…

– Ну вот, господа, значит, бельгийца этого на квартире не оказалось, – докладывал Яша. – Я расспросил, кого смог, – и мальчишек, которые на Кузнецком, и дворника из дома, что напротив Веллингова шалмана. Оказывается, Стрейкер съехал еще утром; вчера весь день сидел безвылазно, и все к нему какие-то люди бегали; под вечер послал на Николаевский вокзал справиться о поездах до Петербурга. А сегодня с утра – уехал. Налегке почти, между прочим, – из багажа только небольшой саквояж и портплед.

– Ясно! Господин шустрый, зачем ему себя отягощать… – усмехнулся Корф. – Да ты говори, говори, – кивнул он Яше.

Тот с готовностью продолжил:

– Ну вот. На вокзал он приехал, чин по чину, взял, как полагается, носильщика. Я его потом даже нашел… – Яша зашарил по карманам. – Вот, бляха номер двадцать три. Здоровый такой, белобрысый, судя по выговору – с вологодчины. И этот белобрысый сказал, что отнес багаж иностранного барина не к вагону, хотя до отхода скорого петербургского оставалось всего ничего, – а к ресторану. Там господин подозвал лакея, о чем-то с ним переговорил и пошел в ресторан, а лакей, значит, свистнул посыльного, и тот поклажу утащил. Все, больше ничего не знаю – мальчишку того я отыскать не смог, как ни старался, – ресторанные, которые при вокзале, за места крепко держатся и лишнего нипочем не скажут.

– Ну да, тебе-то – и не скажут, – хмыкнул Корф. – Ты, брат, хитрая бестия, всюду пролезешь…

Яков смущенно потупился. Чего скрывать, похвала барона была ему приятна.

– Выходит, сбежал, – нахмурился Корф. – Причем так, чтобы все решили, что господин Ван дер Стрейкер покинул Москву. Да… крайне интересно! А ведь нам никак нельзя терять этого ретивого господина из виду. Яков, друг мой, как вы полагаете – можно его отыскать?

Тот почесал в затылке.

– Почему же нельзя… если постараться… смогу, Сергей Алексеич… то есть, простите, ваше благородие! Только…

– О деньгах не думай, – отмахнулся Никонов. – Сколько надо – столько и получишь.

Яша враз повеселел:

– Ну, тогда я его живо… посулю по двугривенному мальчишкам с вокзальной площади – они враз узнают, куда такой приметный господин делся! И извозчиков прошерстят и носильщиков! А я сам пока возле заведения Веллинга покручусь – вдруг этот Стрейкер пришлет кого или сам явится? А я уж тогда его не упущу, даже и не сомневайтесь!

– Только ты того, брат, поосторожнее, – вставил Корф. – Господин-то, видать, резвый, крови не боится. «Бульдога» не потерял? А то вчера – вон какие пердемонокли творились!

– Что вы, господин барон, как можно? – сделал Яков испуганные глаза. – Вот он, с собой, за пазухой, в тряпице…

– В тряпи-ице… – насмешливо протянул ротмистр. – Тюря ты, а еще в сыщики метишь! Кто же так оружие держит? А если вытащить срочно надо – и сразу стрелять? Дай-ка покажу, как его носить…

Эта содержательная беседа происходила в знакомом уже флигеле на Воробьевых горах; несмотря на недавние коллизии, Корф счел это место вполне надежным. Хотя меры предосторожности принял: вокруг флигеля расхаживали двое городовых, истребованных у пристава Калужской части (каждому из них барон посулил за беспокойство по три рубля и по полштофа белого хлебного вина); на крыльце томился верный Порфирьич со своим грозным «Смит-и-Вессоном».

В задней комнате, той, где встретили безвременную погибель несчастные хитровцы, спал сном праведника доцент Евсеин. Порфирьич с бароновой кухаркой успели кое-как навести порядок, убирая следы взрыва. Даже выбитые стекла успели вставить – денщик самолично ездил к стекольщику, грозил расправой, Сибирью, сулил немалые деньги – и добился, чтобы последствия неприятельской диверсии были ликвидированы еще до темноты.

Кавалерийский наскок на клинику прошел вполне успешно. Когда Никонов с Корфом ввалились в швейцарскую и потребовали «самого главного», у больничных служителей душа ушла в пятки – такой грозный вид имели гости. Исцарапанные, пахнущие порохом, решительные… У Корфа за пояс был небрежно заткнут револьвер, а Никонов поигрывал тростью и недобро улыбался в ответ на всякие «Не велено» и «Их степенство изволили отбыть».

В какой-то момент барону эти отговорки надоели. Он решительно отодвинул в сторону больничного цербера и прошел внутрь – и уже через четверть часа они с лейтенантом грузили в экипаж доцента Евсеина, одетого в богатый, расшитый шелковыми шнурами халат и домашние туфли на войлочной подошве. Несчастный ученый шел за бароном как телок, не доставляя вызволителям решительно никаких хлопот.

Барон уже собирался трогаться, как набежал управляющий клиникой, представительный господин в полотняной тройке и новомодной соломенной шляпе. Он сразу разразился гневной речью о «нарушениях больничных правил», стращал городовым и даже попытался схватить Никонова за рукав. Однако лейтенант окатил нахала таким ледяным взглядом, что того отнесло от экипажа, будто хорошим тумаком. И пока служитель Аполлона (божество древних греков, как известно, покровительствовало не только музам, но и науке врачевания) метался туда-сюда, пытаясь то ли бежать за приставом, то ли хватать карету с супостатами за колесо, то ли предпринять еще что-то столь же бессмысленное, – экипаж под управлением Корфа величественно выкатился на Самотеку и был таков.

До Воробьевых гор долетели в считаные минуты – барон гнал, не обращая внимания на гневные трели городовых и брань, несущуюся с козел извозчичьих пролеток. На Садовой чуть не сцепились осями с ломовой телегой: экипаж накренился, но Корф сумел вывернуть, избежав аварии в самый последний момент. Пассажиров мотнуло, да так, что даже корректный обычно Никонов позволил себе непарламентский оборот, чем изрядно повеселил ротмистра.

Поручив Евсеина заботам Порфирьича и прислуги, Корф подозвал Якова. Молодой человек уже понял, что приказы в их маленькой команде теперь отдает барон, и лишь коротко глянул на Никонова; тот ответил утвердительным кивком. Наскоро расспросив Яшу, барон выдал юноше двадцать рублей – на расходы – и отправил назад, на Кузнецкий, выслеживать бельгийца. Напоследок барон посулил оторвать Яше голову, если тот упустит злыдня; молодой человек ухмыльнулся – он уже успел узнать добродушную натуру отставного конногвардейца и нисколечко его не пугался.