Командир особого взвода - Вадим Шарапов

– Сит’арниал, маэсстан[9], – сказал ему Степан. Ласс почти незаметно кивнул и снова замер. Дышал он редко и четко, будто какой-то механизм. Фирсов, который сунулся было в каюту вслед за старшиной, смутился и отступил назад, наткнувшись на взгляд холодных светлых глаз Нефедова.

– Сейчас погрузимся, пойдем на электромоторах, – сказал он негромко. – Ночью будем на месте. Но как всплывать…

– Нормально всплывать будете, – отозвался старшина. – Тихо и спокойно.

Старший помощник хмыкнул, но ничего не сказал.

Ночью «четыреста первая» прокралась в нужный квадрат. Даже на глубине Нефедов слышал отдаленный шум – это ревел наверху северный шторм, перед которым бессильны боевые корабли. Такой шторм способен играючи сделать из подлодки бесформенный кусок льда, чтобы потом свирепыми ударами воды кувыркать этот кусок, забавляясь с ним по своей прихоти.

– Я не стану всплывать, – устало сказал Моисеев, по старой привычке грызущий в зубах пустой мундштук. Курить командир подлодки давно бросил, но мундштук с янтарным чубуком и врезанным серебряным кольцом остался – подарок брата, еще довоенный. – Вы как хотите, старшина, только сейчас скомандовать всплытие будет просто самоубийством.

– Ждите, – голос старшины Нефедова царапнул по нервам всех, кто сейчас находился в центральном посту.

– Чего ждать? Да там… – вскинулся было боцман, но Моисеев зыркнул на него колюче, и одессит осекся на полуслове. Капитан-лейтенант чувствовал темную и тяжелую силу, которая шла от невысокого старшины, расходилась вокруг него, будто волны от брошенного в воду камня. Эта сила давила и пригибала. Охнул где-то позади старпом, акустик сорвал наушники и болезненно всхлипнул, сморщив совсем юное лицо.

– Товарищ командир…

Моисеев, нахмурившись, повернул голову. Рулевой Анфилофьев испуганно смотрел на него.

– Кровь у вас, товарищ командир, – пробормотал он. Капитан «щуки» недоуменно провел рукой под носом и посмотрел на красные блестящие пальцы.

– Ждите, – хрипнул Нефедов чужим голосом. Он весь напрягся, как струна, опираясь одной рукой на трубу перископа, а вторую, со сжатым кулаком, вытянув вверх.

Тишина упала на центральный пост, окутала лодку будто огромным ватным облаком. Мир словно бы замер на всем скаку, с маху ударившись о неведомую преграду.

– Сейчас! – голос Степана Нефедова стегнул бичом, лязгнул по ушам подводников, как пистолетный выстрел.

– Всплытие! – почти крикнул Моисеев.

– Есть всплытие! – отрепетовал рулевой.

Лодка рванулась вверх, как будто никакой толщи воды над ней не было, а была вместо этого невесомая пустота, которая сама выталкивала «щуку» на поверхность.

– Есть всплытие!

– Теперь быстро, – сказал старшина, и Фирсов с Моисеевым переглянулись, безмолвно удивившись полному спокойствию в его голосе. – Есть у нас, товарищи моряки, десяток минут в запасе, как раз хватит, чтобы резиновую лодку привести в готовность.

Вода вокруг подлодки была похожа на масло – ни единого шороха, даже ряби не было на ней, и так до самого берега, угадывавшегося впереди. Шторм бушевал вокруг, но его было почти не слышно, и это было так странно и жутко, что моряки, спускающие с борта лодку, молчали и только ежились, торопясь поскорее закончить дело.

– Перс-фьорд, точно, – сказал штурман уверенно. – Не видно ни черта, конечно, но эти места я знаю, как свои пять пальцев, еще до войны здесь ходили. Что с погодой, не понимаю… Быть такого не может.

Уже отталкиваясь коротким веслом от борта «щуки», Нефедов негромко сказал, подняв лицо вверх:

– Забирать нас когда – помнишь, Аркадий Ефимович?

Моисеев, не удивившись неуставному обращению, коротко кивнул, потом, спохватившись, что его не видно в кромешной тьме, отозвался:

– Двадцать четвертого с двадцати двух ноль-ноль, по двадцать пятое, до часа ноль-ноль. Жду на этом месте.

– Правильно. Теперь командуй погружение и побыстрее, – это было последнее, что услышал капитан-лейтенант. Лодка ушла на глубину, а наверху, как бы очнувшись, опоздавший шторм взревел с удвоенной яростью. Но топить ему было уже некого.

* * *

– В точности успеваем, товарищ командир, – сказал Фирсов, через плечо штурмана сверяясь с картой и одновременно поглядывая на свои часы – трофейный Moser, тайная зависть всех офицеров на базе.

– А как иначе? – пробормотал Моисеев. – Еще одна ночная прогулка. Теперь главное, чтобы старшина не подкачал.

– Такой не подкачает, – уверенно отозвался боцман Анищенко. Капитан-лейтенант глянул на него коротко. – Да я что, я на вахте, – зачастил Одесса, разводя руками.

– Товарищ боцман… – укоризненно протянул старпом.

– Виноват! – Анищенко исчез, мгновенно выскользнув из отсека.

– По местам стоять к всплытию, – Моисеев надел на голову шапку, покрепче натянул ее на уши.

На этот раз Щ-401 всплывала не спеша, стряхивая с себя потоки воды, словно морской зверь, ворочающийся в волнах. Шторма не было – теперь уже по-настоящему. Небо было ясное. Даже слишком ясное.

– А, чтоб тебя… – выругался командир, поднимаясь в рубку. Над его головой огромными полотнищами переливалось полярное сияние, будто кто-то разматывал в небе яркие огненные ленты – зеленые, багровые, желто-синие. Сияние отражалось от волн, и мокрый корпус подлодки матово блестел в этом призрачном, тревожном, каком-то неживом свете.

– В прошлый раз вытянутой руки было не видать, зато сейчас – иллюминация через край! – прокомментировал Фирсов. – Все смотрите, вот они мы!

– Тихо, товарищ старший помощник, – оборвал его Моисеев. – Шутить потом будем, когда из похода вернемся.

– Сполохи нынче какие-то будто не те, – сумрачно сказал старшина торпедистов, который, пользуясь случаем, тоже вылез на палубу и жадно дышал колючим ветром. – Сроду таких не видел, хоть всю жизнь в этих местах прожил. С чего бы им красными быть?

– Есть, товарищ командир! – крикнул вахтенный с левого борта. – Вижу лодку!

– Приготовиться, – тут же насторожился Моисеев. – Глядеть в оба!

Лодка прыгала на волнах, точно черная туша какого-то зверя, и капитан-лейтенант видел в бинокль две головы – белую и темную.

– Точно, они, – бросил он через плечо Фирсову.

Когда старшина Нефедов поднялся на борт, внимательный взгляд командира «щуки» обежал его с ног до головы. Старшина был грязен до черноты. Вся его длинная, перехваченная ремнем куртка с поднятым воротом была густо покрыта черной засохшей дрянью – не то смолой, не то глиной. Но тут Моисеев, сам еще до войны охотник с изрядным стажем, уловил тяжелый, резкий запах, от которого волосы на его затылке встали дыбом, а руки закололо ледяными иголочками. Запах крови. Ему не почудилось, потому что Анищенко кхекнул ошарашенно: