Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942-1943 - Адольф фон Эрнстхаузен

Жалобы на отвергнутые военными инстанциями представления звучат в армии как «аминь» в церкви. Мы поведали по очереди друг другу наши мелкие сердечные обиды, позабыв при этом о крупных. Мы прекрасно провели этот чудесный вечер.

Довольно трудно нам пришлось при свете полной луны преодолевать обратный, столь же мокрый путь. Я как раз было затянул довольно грубую песню, как был прерван криком моего адъютанта:

– Внимание, «сталинский орга́н»!

Свист и шелест в воздухе над нашими головами, затем разрывы. Инстинктивно мы «сделались плоскими» – как на армейском жаргоне именовалось выполнение команды «Ложись!», – не думая о том, что рухнули прямо в грязь глубиной по колено. Когда в конце концов мы добрались до нашего КП, то были столь же грязны, как и монгольский (калмык или среднеазиат. – Ред.) погонщик верблюдов, да к тому же еще и промокли до нитки.

Наши дни протекали все спокойнее. Мы почти что не выходили из нашего блиндажа. Мне это шло только на пользу, поскольку я перенес несколько повторных приступов малярии. Когда я, трясясь от озноба, лежал на своих нарах, Нитман читал мне вслух отрывки из своего любимого Рильке, «Пир» Платона, стихотворения Гете и современные рассказы.

Ближе к вечеру в один из таких дней я решил было позвонить адъютанту артиллерийского полка, чтобы сообщить ему, что мы, пресытившись прекраснодушной литературой, соскучились по служебной деятельности. К сожалению, связь установить не удалось. Тогда я открыл дверь нашего блиндажа и крикнул в направлении палатки, где жили два моих боевых товарища:

– Что происходит с этим проклятым телефоном?

Ответ на это был дан медленным торжественным тоном:

Слова эти оказались пророческими. Пять минут спустя раздался зуммер моего аппарата. Адъютант полка передал сообщение:

– Господин майор приказом по дивизии назначен командиром-наблюдателем в районе боев за гору Индюк. Когда господин майор сможет приступить к своим обязанностям?

– Завтра во второй половине дня.

Лучи утреннего солнца уже разгоняли ночной туман, а заиндевевшая почва хрустела под нашими сапогами и подковами мулов, когда наш небольшой, собранный в течение ночи для нашей новой миссии штаб двигался по покрытому инеем лесу. Это было 6 декабря. Период дождей закончился. О случившемся наводнении напоминали только вздувшиеся, однако текущие в своих берегах реки да замерзшие лужи воды на заливных лугах. По ночам изрядно подмораживало, но в течение дня полуденное солнце поддерживало оттепель. Вода от растаявшего снега проникала через не лучшим образом смазанные сапоги, так что все постоянно ходили с мокрыми ногами.

Цель нашего перехода находилась по прямой всего лишь в пяти или шести километрах от нынешнего командного пункта. Но чтобы добраться до нее, нам пришлось идти большим и утомительным кружным путем. На огневой позиции моей 1-й батареи, которая располагалась по эту сторону Пшиша, на горной гряде как раз напротив эпицентра жаркого боя, остался Нитман, чтобы осуществлять там медицинское обслуживание и оборудовать промежуточный склад для нашего снабжения. От этого места нас дальше сопровождал проводник. Перед спуском к реке он предупредил:

– Вскоре мы подойдем к конскому могильнику. Это место постоянно обстреливает русская артиллерия. Нам придется приложить все силы, чтобы как можно быстрее миновать его.

– Конский могильник?

– Так точно, мы называем это место так потому, что там лежат дюжины убитых лошадей и мулов.

Воистину отвратительное зрелище! На обычно равномерно ведущей вниз дороге вдруг откуда-то появились бугорчатые возвышения около метра в высоту. Это были втоптанные в землю, утонувшие в грязи и подмерзшие трупы лошадей, не оставлявшие идущему ни малейшего пространства, по которому можно было бы миновать их, так что приходилось идти по этим ужасным неровностям, ощущая под подошвами сапог тела мертвых животных. Глядя на эти трупы лошадей и мулов, я спрашивал себя, удастся ли нам провести сейчас наших вьючных животных по этому участку дороги. Но наши бравые мулы уже приобрели повадки старых, обстрелянных солдат. Без промедления они прошли по телам своих соплеменников и стали немедленно спускаться к реке. Война смогла изменить даже психику животных.

Место переправы через стремительно несущуюся здесь реку, которую обслуживал один-единственный надувной паром, пребывало под артиллерийским обстрелом. Я спешил, поскольку до наступления темноты хотел осмотреться в районе своей новой деятельности, и переправился первым вместе с моим адъютантом, обер-вахмистром Людвигом и двумя телефонистами. Я доверял опыту фуражира моего штаба, который вьючных животных уже где-то переправил через реку. Чтобы осуществить это, он груз, перевозившийся животными, и их седла погрузил на надувной паром, а потом повел разгруженных животных на берег. Их погонщики поплыли в лодке, а отважные мулы на длинных поводках вошли в ледяную воду и форсировали реку где вброд, а где и вплавь.

Тем временем я с немногими оставшимися сопровождающими, оказавшись на левом берегу, продолжили свой путь. Совсем близко мы слышали разрывы снарядов и пришли на луг в лесу, куда германские летчики сбрасывали упаковки с продовольствием и пехотными боеприпасами. Снабжение войск западнее реки Пшиш частично осуществлялось по воздуху, поскольку надувной паром не обеспечивал необходимую пропускную способность, да и переброска грузов к месту переправы была чревата потерями от вражеского огня. Ощущение того, что ты принадлежишь к войскам, снабжение которых осуществляется самолетами, вселяло давящее чувство покинутости. Создавалось впечатление, что мы сражаемся за уже оставленные позиции. К тому же мы тотчас же узнали, что снабжение по воздуху немедленно приводит к соразмерному сокращению поставок продовольствия. Русская артиллерия, которая могла наблюдать приближение самолетов, обстреливала точку сброса. На краю луга в ожидании стояли ротные тягачи. Один из телефонистов моего штаба, невзирая на обстрел, выбежал вперед, с полным самообладанием отыскал мешок с продовольствием и, улыбаясь во весь рот, вернулся назад.

– Этот мешок предназначен не для нас, – заметил я.

– Но, господин майор, он предназначен для того, у кого хватит смелости его притащить. Роты, которые направили сюда всяких трусов, просто идиоты. Война – это не детские игрушки. Те, у кого не хватает смелости, приходят к шапочному разбору. Вы только взгляните, господин майор!

Решив последовать примеру нашего телефониста, кое-кто из егерей вытащил мешки с продовольствием прямо из-под огня. Через минуту на лугу не осталось ни одного мешка. Трусы только облизывались.