Фаворит. Том 2. Его Таврида - Валентин Пикуль

Граф Панин был встревожен возможным ослаблением Англии, ибо это ослабление усиливало престиж Франции в делах турецких. Денис Фонвизин, информируя Булгакова, сообщал и Кабинету, что англичане, «думать надобно, отступятся от Америки и объявят войну Франции: ибо издревле всякой раз, когда ни доходила Англия до крайнего несчастия, всегда имела ресурсом и обычаем объявить войну Франции». Фонвизин был отличный политик.

Встретясь с Корбероном, Екатерина ему сказала:

– Британские каперы захватывают наши суда, плывущие по своим торговым делам из Архангельска… Даю вам слово: кто затронет мою коммерцию, тот жестоко поплатится!

Корберон правильно ее понял: она декларировала не для него, а чтобы он разнес ее слова по свету. Президент Джордж Вашингтон вскоре узнал об этих словах и поспешил успокоить сограждан: просьбы короля Георга «русской императрицей отвергаются с презрением». Когда Джейм Гаррис поселился в унылом тупике Галерной улицы, все, по сути дела, было уже решено, а Екатерина огорошила нового посла выговором:

– Благодаря вам у меня в стране вздорожал сахар и не стало бразильского кофе! Мало вам разбоя на морях Европы, ваши корабли плывут и в края дальневосточные, а что им там надобно, ежели племена чукотские и камчатские суть мои подданные?..

В морях царили нравы пиратские, война за Баварское наследство началась, русский Кабинет занимался крымскими неурядицами, а Потемкин, встретясь с Гаррисом, говорил о разведении… шелкопряда:

– Нашим женщинам без чулок житья не стало!..

Гаррис напряг свою память, чтобы поддержать беседу на тему, для него плохо знакомую, а пока он напрягался, Потемкин уже разразился бранью на французских энциклопедистов. Он разругал их всех за отношение к Китаю, о котором они, повторяя выдумки миссионеров, писали как о стране высокой конфуцианской морали, стране безмятежного спокойствия, мудрости и вежливости. Он сказал, что Европа не знает Китая.

– Зато мы, русские, судим о вежливости китайской по заплатам на собственных шкурах! – Потемкин напомнил время, когда китайские орды ворвались в Джунгарию, уничтожив миллионы людей. – А спаслись лишь те, кто бежал в наши пределы. – Мы, – заключил князь, – все равно будем по Амуру плавать, откуда нам удобнее снабжать поселение в Охотске и на Камчатке…

«Камчатка! – Гнев светлейшего смыкался с гневом императрицы. – Не ради ли Камчатки они все это мне говорят?..»

– Мы попали в дикую Азию, – сказал Гаррис секретарям. – Я теперь не знаю, с какой стороны подступиться к России, и кажется, что нашему королю лучше уповать на Германию…

Он и уповал! В германских княжествах принцы, герцоги и епископы давно жили с того, что торговали своими солдатами. Вернее, теми несчастными бродягами, монахами и студентами, которые отважились когда-либо перешагнуть через шлагбаумы их владений, чтобы навестить родных или выпить пива в трактире. Главным продавцом был герцог Гессен-Кассельский, торговавший «пушечным мясом» чуть ли не с веса, как говядиной на базаре. Именно он и выручил робких британцев. Англия рукоплескала мудрости своего парламента, гинеями платившего за голову каждого «гессенца», уплывающего за океан искать верной смерти от пули американского фермера… Суффолк требовал от Гарриса усилить давление на Потемкина, привлекая его чувства к английским интересам. «Узнайте, что он больше всего любит?» – запрашивал Суффолк посла.

– Этот человек всеяден, как бегемот, живущий на болоте, и стоит лишь единожды увидеть его челюсти в движении, чтобы понять – он перегрызет и железо! – говорил Гаррис, докладывая в Лондон: «Я бы не отдал ему должной справедливости, если бы не упомянул, что Потемкин обладает необыкновенной проницательностью, светлым умом и очень быстрым соображением».

Безбородко очень скоро писал (без поправок), готовясь к докладу в Совете о потаенных связях Турции со Швецией, а Потемкин, от нечего делать, гонялся за мухой. Но в азарте охотничьем промахнулся и кулаком вдребезги расколотил драгоценную китайскую вазу. Безбородко и ухом не повел, продолжая строчить гусиным пером. Наконец закончив писание и не глядя на осколки фарфора, спросил с интересом:

– А муху-то вы хоть поймали?

– Да нет… жужжит, подлая.

Затем Потемкин сказал, что англичане, кажется, хотят сделать из России ту самую Лафонтенову кошку, которая таскала для обезьяны каштаны из огня. Безбородко, знакомый с перлюстрацией, ответил, что от Гарриса пока что исходит очень слабая информация для Лондона:

– Так… сплетнями нашими кормится!

Из депеши Гарриса: по словам Панина, «война между Францией и Англией неизбежна»; Мария-Тереза переслала Екатерине жалобное письмо, в котором просила рассудить, кто больше виноват в делах Баварии – Австрия или король прусский; Потемкин недавно стыдил Екатерину за несдержанность, но «ея величество в ответ упрекала его за предосудительность отношений князя с племянницами»; наследник Павел живет в удалении от «большого» двора, он умерен в пище и не пьет вина; Римский-Корсаков «подчиняется приказаниям Потемкина и графини Брюс, которые сообща управляют мыслями императрицы: первый творит расправу в делах сурьезных, вторая выступает на передний план, когда дело доходит до развлечений…»

Гаррис пытался втянуть Потемкина в беседу:

– Не кажется ли вам, что настало время, когда дворы петербургский и сент-джемский должны быть едины, чтобы совместно противостоять честолюбию французских Бурбонов?

– У вас что сегодня на обед? – интересовался Потемкин…

Он охотнейше объедал посольство на Галерной улице, но из объятий посла увертывался с ловкостью угря, и будущий лорд Мальсбюри отписывал банкирам Сити, что в этой стране варваров-азиатов нельзя добиться откровенности, хотя из поведения Панина, императрицы и Потемкина делается ясно: русский Кабинет решил выжидать…

Потемкин между тем выжидал, чем закончится очередной роман императрицы, которая серьезно увлеклась молодым человеком. Своим друзьям по Европе она, не стыдясь, сообщала: «Когда он заиграет на скрипке, даже мои собаки его слушают, а когда запоет – птицы прилетают к окнам, внимая ему, как новому Орфею. Он светит как солнце и разливает вокруг себя сияние, и при всем этом в нем нет ничего женоподобного… живописцы должны его рисовать, а скульпторы лепить». Фаворит действительно обладал голосом прекрасным, от природы хорошо поставленным, и Екатерина, откровенно любуясь его молодостью, часто просила петь в концертах Эрмитажа.

– Не правда ли, – шепнула она Панину, – что Корсаков похож на Пирра, царя Эпирского, и поет лучше соловья?

Панин смолчал. За него ответил Потемкин:

– Твоя правда, матушка! Но забыла ты, родимая наша, что соловьи русские поют только до Петрова дня…

Так и случилось. Виною была плохо закрытая дверь, через которую Екатерина увидела то, что лучше бы и не видеть.

– Поздравляю… скоты! – крикнула Екатерина.

Фаворит живо и резко отпрянул от Прасковьи Брюс.