Счастье бывает разным - Иосиф Гольман

— Э-э, а меня, что, ждать не будем?

У Майки от удивления глаза аж квадратные стали.

— А с какой стати я должна тебя ждать?

— Ну, мы же дружим, — нагло заявил он.

Ну, дает пацан! Даже не знаешь, что ответить.

В итоге ответила то, что думала.

— Рано тебе еще со мной дружить, — сказала Майка.

— Тоже мне, бабушка нашлась, — фыркнул парень. — А про акселерацию ничего не слыхала?

— Бабушка не бабушка, — веско произнесла Майка, — но почти мама. — И наконец аккуратно слезла с высокого стула.

Парень, раньше слегка ослепленный контровым солнечным светом и дезинформированный широким сарафаном, теперь разглядел Майкин живот.

— Вот это фокус, — расстроенно протянул он.

— Это не фокус, — поправила его Майка. — А нормально протекающая семимесячная беременность. Тьфу-тьфу, конечно, — суеверно добавила она. И пошла к выходу — дела на утро, пусть и не очень важные, имелись.

Через минуту услышала топот шагов за спиной. Не особо испугалась — в этом районе ограбления были большой редкостью, но все равно обернулась.

Вот уж чего не ожидала!

За ней вдогонку мчался кафешный знакомец. Или, точнее, — незнакомец.

— Хорошо, что ты не на машине! — запыхавшись, заявил он.

— Чем хорошо? — не поняла Майка.

— Иначе б не догнал.

— А зачем догонял-то? — даже слегка жалея шалого паренька, произнесла девушка.

— Ты мне понравилась.

— Ты что — маньяк? Специализируешься на беременных?

— Да бог с ней, с беременностью, — одним махом разрешил проблему парнишка. — Это ж не навсегда.

— Навсегда, — спокойно сказала Майка.

— Ну, я не в этом смысле, — вынужден был согласиться он. — Я тебя провожу.

— Не уверена, что это понравится моему мужу.

— А я не уверен, что у тебя есть муж.

Ну наглец!

Это уже слишком.

Майка приготовилась сказать ему что-нибудь резкое, как вдруг парень приблизил к ней свое лицо — черт, какие же у него глазищи! — и жалобно попросил:

— Ну, не злись, а?

Нет, на этого придурка и в самом деле было трудно злиться. По крайней мере — долго.

В общем, звали его Петя. Учится на психолога.

Как и предположила Майка — на третьем курсе. То есть лет молодому человеку от силы двадцать. Действительно — молодой человек.

Они шли по залитому солнцем Нью-Йорку — Большому Яблоку, которое в такую жару местные остряки любят называть печеным, — и болтали напропалую.

Точнее, болтал все-таки Петя. А Майка, непонятно зачем, слушала.

Он рассказал ей, что по национальности — комифранцуз. Майка слышала только про коммивояжеров, но и то — это не национальность. Оказалось, что коми — национальность мамы. Она и сейчас работает в холодном городе Сыктывкаре, где Петя провел все свое детство. А француз — папа. Приезжал в Сыктывкар в командировку на заре перестройки. По обмену опытом строительства демократического общества. С демократическим обществом в итоге получилось не очень, но кое-что построить все-таки удалось.

Папу в Сыктывкаре больше не видели, однако Петя не жалеет — ему и мамы достаточно. Она у него замечательная. Вложила в сына все, чего сама никогда не имела. И вот теперь Петя, как лучший студент Пермского университета, оказался на учебе в Америке.

— Так ты отца вообще ни разу не видел? — проняло наконец Майку. У нее, похоже, была та же ситуация. Если, конечно, считать отцом этого мужлана Басаргина. И тут же сама себя поправила — биологическим отцом. Потому что место просто отца навечно и бессменно занято ее любимым папиком Чистовым.

— Ни разу, — подтвердил комифранцуз Петя.

— А он хоть знает про тебя? — спросила Майка, немедленно примерив историю на себя. Если бы ее мужчина перестал ею интересоваться, она бы не стала сообщать ему о последствиях несложившихся отношений.

— Хороший вопрос, — задумался Петя. — Я маму не спрашивал.

Вообще они о многом успели поговорить, пока дошли до Кронайтса и сделали пару кругов по ее кварталу: о возможности жизни вне Земли, о самодельных подводных лодках колумбийских наркобаронов, о любви как биохимическом процессе и даже о перспективах немонетарной экономики.

Петя был, мягко говоря, своеобразным, но уж точно не скучным человечком.

А закончил он свое выступление — уже около ее дома — совсем интересным предложением:

— Слушай, поехали со мной в Вашингтон.

— Зачем мне ехать в Вашингтон? — не поняла Майка.

— Мне нужно, — удивляясь ее тупости, пояснил он. — А ты со мной.

Майка рассмеялась:

— Слушай, ты и в самом деле прикольный. Зачем взрослой и к тому же беременной женщине ехать в Вашингтон с незнакомым юнцом?

— Ну что ты заладила — «взрослая», «беременная»… — сморщился Петя. — Я, может, себя на тридцать ощущаю. Я ж не ору об этом.

Майка расхохоталась — она вообще смеялась сегодня больше, чем за предыдущие три месяца.

— Ну, если на тридцать, то ты точно старше.

— Ну так поехали? — обрадовался он.

Нет, с этим безумием определенно надо было заканчивать. И чем скорее, тем лучше, потому что комифранцуз Петя прямо-таки размывал ее представления о возможном и невозможном.

— Может, объяснишь, что мне делать в Вашингтоне.

— Сходим в музей и поедем обратно.

— В какой еще музей?

— Понимаешь, я пишу курсовую по ненависти.

— По чему? — Майка подумала, что ослышалась.

— По ненависти. Феномен ненависти человека к человеку, сознательной и бессознательной.

— А разве есть бессознательная ненависть? — удивилась она.

— Есть, — подтвердил будущий психолог.

— И что, в Вашингтоне есть музей ненависти?

— Нет, там есть Музей холокоста.

— Слушай, Петь, — взмолилась Майка. — Я ничего против евреев не имею. Но, понимаешь, это слишком. Живу в еврейском квартале, в еврейской религиозной семье. Питаюсь в кошерных ресторанах и лечусь у еврейских врачей.

— При чем здесь евреи? — не понял Петя.

— Как — при чем? — теперь уже не поняла Майка. — Разве холокост — это не про евреев?

— Ну, вообще-то да, — вынужден был согласиться будущий специалист по ненависти. — Но у меня выбор невелик. Ненависть везде одинакова. Хоть классовая, хоть расовая, хоть религиозная или бытовая. Просто ненависть, направленная против евреев, лучше изучена. Вот почему мне надо в Вашингтон.