Зов из бездны - Михаил Ахманов

– Раз ничего не повелел владыка Таниса и ничего не прислал, нечего мне тут делать, — сказал я. — Вернусь домой. Вернусь на твоем корабле, Мангабат.

Кормчий поскреб в бороде.

– Что ж, возвращайся… Надеюсь, бог на тебя больше не гневен. Но помни: будут плохие знамения, выброшу за борт. — Кивнув мне, он шагнул к судну, но вдруг повернулся и бросил: — Мы будем здесь еще три дня, затем отправимся в Танис. С тобой или без тебя.

Распрощавшись с Мангабатом, я пошел к шатру и своему рабу. Вечерняя заря еще не зажглась в небесах, было светло, и с холма, где стоял город, по-прежнему доносились грохот барабанов и ликующие крики празднующих. Дым, что поднимался над Библом, стал гуще; очевидно, там жгли уже не овец и коз, а целых быков. Возможно, людей — я был наслышан о мерзких обычаях Джахи, чьи жрецы сжигали в медных чревах своих идолов по десять человек за раз. При этой мысли холод зародился у меня в груди и пополз к животу и чреслам. Я ускорил шаги и постарался думать о другом.

Например, об усмешке владыки Таниса. Что ему смеяться?.. Ведь Руа говорил о невеселых делах, о том, что похищены сосуды из золота и серебра, о том, что меня изгоняют из Библа, и нет надежды привезти в Та-Кем необходимое, то, за чем я послан. Послан Херихором! Не над ним ли смеялся Несубанебджед?.. Над бессилием посланца, а значит, и его хозяина?.. Вот прошел я путь по реке и морю, вот я здесь, у Библа, но похищено достояние, что вручил мне Херихор, а сам я — посланец Амона! — объявлен злодеем, и никто меня видеть не хочет и не хочет знать, кроме добросердного Бен-Кадеха и его племянника… Смешно ли это? Ну, кому как! Несубанебджеду, может, и смешно, а вот мне…

– Ун-Амун! Стой, Ун-Амун! Вернись! — раздался крик за моей спиной.

Я оглянулся. Ко мне поспешал Бен-Кадех, и не один, а с четырьмя своими стражами. Его лицо раскраснелось, борода, лежавшая обычно ровными кольцами, выглядела встрепанной, сандалии и нижний край одежды были в пыли. Он приблизился и замер, опираясь на свой посох и тяжело дыша. Воины тоже пыхтели, отдувались и смотрели на меня без особой приязни.

– Ты напрасно привел этих стражей, — промолвил я. — Хочешь взять меня и посадить на корабль? Так я сделаю это сам и без сопротивления. Судно, что идет в Танис, уже здесь; осталось сложить шатер, и через три дня я…

– Погоди, друг мой Ун-Амун, — прервал меня смотритель гавани. — Не затем тут стражи, чтобы изгнать тебя с нашего берега, а затем, чтобы вести с почетом в город. Владыка наш Закар-Баал хочет тебя видеть. Тебя и твоего бога.

Потрясенный, я замер с раскрытым ртом. Ошеломление мое было столь велико, что я забыл дышать, а слюна во рту моем высохла. Ну, подумалось мне, выросла дыня в пустыне! И года не прошло!

– Что стоишь, Ун-Амун? — сказал Бен-Кадех. — Поспешим! Князь ждать не любит!

– Стою в удивлении, — ответил я. — Разве не приходил ты ко мне всякий день и не говорил слова Закар-Баала: покинь мою гавань? Вот я готов ее покинуть… А ты говоришь мне иное, говоришь, что князь желает меня видеть… Что же случилось, Бен-Кадех? Не казнит ли меня твой владыка? Не отрежет ли голову, не снимет ли кожу, чтобы послать все это в Тир?

– Не отрежет и не снимет, — заверил меня смотритель. — Я ведь сказал, что велено мне вести тебя с почетом в город, прямо во дворец. Вести к коленям владыки нашего Закар-Баала, дабы мог он говорить с тобой.

– Что же так переменился ваш владыка? Радость ли у него какая? Или нужда во мне? Или получил он вести из Таниса? Не знаю я, что думать, и потому стою здесь в страхе.

Бен-Кадех вытер пот и ткнул посохом в сторону города.

– Праздник нынче, Ун-Амун. Почитают богов в этот день и приносят им жертвы. Раскрой глаза, Ун-Амун, прочисти уши! Слышишь ли ты музыку? Видишь ли людей, что веселятся в городе? Смотри, гавань и берег совсем опустели!

– Вижу и слышу, — промолвил я. — Но не мой это праздник, Бен-Кадех. Говоришь, жертвы богам приносят в Библе? Так я не гожусь для этого, я не гусь и не баран.

– Ты глупец, — с усталым видом произнес Бен-Кадех. — Не принесут тебя в жертву, не снимут кожу и в Тир не выдадут, клянусь Баалом! На праздник приходят в город жрецы из всех ближних храмов, и случается так, что один или двое пророчествуют перед владыкой. Нынче вошла богиня Ашторет в жреца, повелев, чтоб оказали честь посланцу Амона. Амон — могучий бог, нельзя пренебрегать его желанием, нельзя оскорблять, нельзя гнать из Библа! Так сказала богиня, и князь прислушался к ее словам.

Сердце мое опустилось и вновь подпрыгнуло.

– А как зовут того жреца? — спросил я. — Не Шеломбал ли?

– Ты откуда знаешь? — Смотритель с подозрением уставился на меня.

Сказать мне было нечего, кроме пустых отговорок.

– Слышал… толковали о нем у кораблей… и в харчевнях тоже… будто он пророк, взысканный богиней…

– Он бесноватый павиан, но князь ему верит, — со вздохом произнес Бен-Кадех. — Верит, на твое счастье… А раз так, возьми, Ун-Амун, бога из своего шатра, и пойдем в город!

– Бог останется здесь, — сказал я. — Не боги ходят к людям, а люди к богам.

И мы отправились в город по пыльной дороге, и миновали предместья, и вошли в городские врата, и зашагали по улице мимо домов, лавок и храмов, и двое стражей прокладывали нам путь, а двое шли по бокам, отталкивая перепившихся и тех, кто клянчил подаяние. Я не глядел на жителей Библа, не видел их праздничных одежд, огней у святилищ и стен, украшенных зеленью, не слышал криков и песен, грохота барабанов и завываний труб, не чувствовал запахов дыма и пота, вина и мяса. Я молился, и — да простит мне Амон! — поминал в своих молитвах бесноватого жреца Шеломбала и четырнадцать дебенов серебра, которые он честно заработал. В эти мгновения чудилось мне, что со мною божий промысел; бог, должно быть, знал, что делает, дозволив Харуху похитить, а Феспию возместить. Знал и не гневался, когда мы наложили руку на чужое! И хоть было это грехом, но вот и пригодилось серебро! А грех… что грех… Нет греха, нет и покаяния! А боги любят, когда мы каемся.

Не разглядел я даже, как выглядит дворец, и очнулся только в верхнем покое, куда провел меня человек в тяжелых шерстяных одеждах, но лицом и повадками египтянин. В покое этом было большое окно, выходившее к морю, и князь Закар-Баал сидел спиной к нему — так, что казалось, будто морские волны вздымаются прямо над его плечами. Был правитель невысок и грузен, носат и бородат, смотрел хмуро и держался с важностью — должно быть, считал себя лучшим семенем с Тростниковых Полей.

Я склонился перед ним и молвил:

– Да будет милостив к тебе Амон, владыка! Я, посланец Херихора, мудрейшего жреца из Фив, и князя Несубанебджеда, приветствую тебя!

Он нахмурился. Казалось, Закар-Баал вовсе не рад меня видеть и с трудом сдерживает гнев.

– Давно ли ты покинул Фивы, где пребывает Амон? — спросил князь. Голос у него был отрывистый, резкий, и слова Та-Кем звучали в его устах карканьем ворона. От правителя пахло вином — должно быть, он заглянул сегодня не в один кувшин.