Мы взлетали, как утки... - Комбат Найтов

Она взяла спички, выщелкнула «Герцоговину Флор» из свежеоткрытой коробки и спустилась на кухню, довольно долго отсутствовала, изредка чем-то гремя внизу, появилась с подносом в руках и в одной шелковой сорочке.

– Не ругайся и не уходи, командование и так в курсе. Нам дали время, и провести его надо так, чтобы это запомнилось. Попробуй, это вкусно. Это картач, не знаю, кто делал, но это нечто. Я попробовала, очень понравилось, особенно с этим грибным соусом. Что сидишь, как на у тещи на блинах, у меня в рюмке пусто!

Да, на поле явный цугцванг: как ни поступишь и что ни сделаешь, все плохо. Надо было уходить раньше, но телефон на кухне. Здесь, в комнатах, связь отсутствовала, а задержанную одну не оставишь. Впрочем, мне неудобно только из-за Аксиньи. И задавись оно все навозом. Все на это и рассчитывали. Будем есть картач. Это жареные пельмени, только не с одним мясом, а с комбинированным фаршем, и в кружок их не сворачивают, и внешне они напоминают чебуреки, или даже больше похожи на вареники.

Но прежде чем перейти к финальной части встречи, с картачем во рту закусывая коньяк, я спросил у Кристины, или как там ее зовут:

– Ну, хорошо, мы вывели из расстановки Спеховича, но операция не закончена, нам требуются люди и действия в Варшаве. Кто сможет из разведки Польши провести эту операцию?

Кристина пальцем стряхнула мне с уголка рта какую-то крошку, приподнялась и поцеловала, пытаясь уйти от ответа. Я придержал ее за талию и чуть придавил, чтобы она села на место. Она ухмыльнулась, потом почесала себе кончик носа согнутым пальцем:

– Ладно, снявши голову, по волосам не плачут! В первую очередь необходимо отстранить от передатчика надпоручника Хмелю, он немецкий агент, все, что передает, рано или поздно становится известно немцам. В середине передачи должна отсутствовать одна точка. Присутствие всех или более одной пропущенной – знак работы под контролем. Среди остальных сотрудников миссии еще Ольшевский находится под подозрением, но по картотеке «немцем» не проходит. Всю работу Борута-Спеховича может выполнить только подпулковник Розумовский. Он не любит русских, точнее большевиков, он – русский граф, но немцев он не любит больше и не предатель по натуре. Теперь твоя душенька довольна? Да, я работаю на русских, они помогут нам освободить нашу Польшу. И помощи ждать больше не от кого. Я пошла одеваться, пан генерал.

Обиделась. Я задержал ее руку. Она попыталась вырвать ее, у нее не получилось, она села и расплакалась.

– Я не хочу, не хочу больше быть агентом, ты что, не понимаешь? Я не хочу этой грязи, подглядываний, перешёптываний, шифровки донесений. Это для тех романтичных идиоток, какой была я пять лет назад. Меня, графиню Валевску, превратили в «польскую шлюху», как сказал мне Вольтер, и всем позволено меня бить, пользовать и даже насиловать. Я очень хотела просто уйти, беременность казалась мне самым честным выходом из ситуации, мол, на беременную никто руку не поднимет. Еще как! Впрочем, я сама виновата! Надо было не врать Спеховичу, что это случайно получилось, а сказать правду, тогда бы меня занесли в группу «В» и не стали бы препятствовать. Таких у нас не держат. Но и тебе я стала не нужна как женщина, тебе нужен агент.

– Мне требуется довести операцию до самого конца, без твоей помощи нам не обойтись. Ты их всех знаешь, а мне приходится придумывать подстраховку на все случаи жизни. С тем же домом: это случайность, чистая математика. Требовался объект, находящийся на строго определенном пеленге от основной цели, за периметром непосредственного охранения и на определенной дистанции. Взял линейку и циркуль, и на этом доме две черточки сошлись. Дал команду Борута-Спеховичу: выйти на командование партизан и обеспечить подсветку этого дома. Все. Я не приказывал его сжечь, тем более вместе с людьми. Договаривайтесь, уводите людей, а если там немцы, значит, жгите вместе с ними. Он «согласился», я не стал готовить группу, это не город, там разведгруппа может свободно сработать, что и было сделано. Но за шесть часов до начала операции мне «случайно» становится известно от бывшей любовницы, что операция находится под угрозой полного срыва. Пришлось сбрасывать «зажигалки» без выяснения, кто и что. Другого выхода у меня не было. Это не игра, это война. И у меня спрашивать не будут, почему я не учел возможность предательства со стороны поляков. Меня предупреждали об этом, что все может быть, значит, обязан был предусмотреть. У меня был единственный шанс, и я его использовал.

– Я видела. У тебя здорово это получилось. Боруту ты просто размазал. – Она опять полезла обниматься, целоваться и плакать. Что на самом деле происходило у нее в душе, я не знаю. Возможно, это была игра, возможно, нет. Она не стала предохраняться, скорее всего, рассчитывая с помощью Панфилова и меня выбраться из ловушки, в которой сама и оказалась. Я спросил ее утром об этом.

– Я была плохой матерью и не смогла его защитить. Если все получится, то я теперь знаю, через кого и как действовать. Панфилов ежедневно бывает в штабе армии. Правда, нет уверенности, что у меня все в порядке после вмешательства врачей. Хочется надеяться. А ты не волнуйся! Я тоже умею быть благодарной.

«Ох, отблагодарит! При случае», – подумалось мне. В три утра позвонил Панфилов, он выслал машину за Зайцеховской, затем приехал сам. Не хамил. И то ладно. Поинтересовался, будет ли работать, сделав вид, что понятия не имеет об этом. Я передал деловую часть разговора о Хмеле, Ольшевском, точке и подпулковнике Розумовском.

– О точке знали, за остальное ей благодарность объявлю.

– Она стремится уйти из разведки.

– Хочешь посмеяться: я тоже! Очень неприятное занятие, особенно агентурная. Прошусь на фронт, но сегодня назначен начальником Главного Разведывательного Управления Генштаба РККА. Учтем мы ее пожелание, учтем. Ее и трех сотрудников миссии сегодня освободят. Остальные поедут «отдыхать». Как старшая по званию она пока будет командовать миссией. Операция продолжается, я вылетаю в Москву и постараюсь прислать Розумовского. Тебя по нашей линии буду представлять к Знамени. Верховный просил тебя отдельно поблагодарить за провал Борута.

Операция продолжалась, начала поступать техника и люди. Много сил и времени уходило на тактическую подготовку полков «Пе-4», как назвали новую машину. И обучали летчиков «Пе-8» и «Ер-2м» выполнять полеты в строю. У них это было не принято, каждый шел на цель отдельно, и на каждом командире и штурмане лежала полная ответственность за выполнение задачи. Происходило это потому, что скорости и тактико-технические данные всех машин были индивидуальными. Пролет одиночной машины реже вызывал реакцию ПВО противника, а бомбить… Бомбить наши штурманы ухитрялись точно, несмотря на плохие приборы. Индивидуальное мастерство находилось на очень высоком уровне.

Зимняя погода началась рано, много времени и сил ушло на смену камуфляжа. Даже беспокоящие бомбежки проводить не удавалось из-за сильнейших снегопадов. Вылеты делали максимум один-два раза в неделю. В основном занимались отработкой «слепых полетов». Пришлось перенабирать людей из действующих полков. Требовались хорошо подготовленные летчики. Седьмого ноября, в ночь на восьмое, решили попробовать себя на «оселке» Пиллау. Город насыщен зенитной артиллерией, кораблями, которые тоже не стоят без дела. Толчком к этому делу послужил прилет из Англии эскадрильи «галифаксов», один из которых был оборудован сантиметровым локатором. А на «Лысой горе» стоял маяк. Если над ним повернуть на пятьдесят градусов истинного, то через сорок километров ты оказывался над станцией Пиллау. Четко над линией путей. Слепая бомбежка под управлением РЛС.