Рам-рам - Сергей Васильевич Костин

— Чем возделывать землю, — пояснял Барат Сыркар, — проще лепить из нее кирпичи, тут же обжигать их в печах и продавать. С землей ведь столько хлопот! Вспахать, разрыхлить, купить семян, посеять их, потом полоть сорняки, потом убирать, потом еще надо суметь продать себе не в убыток.

— Зато земли не убывает! — возражал я. — Она родит и родит, раза по три в год, наверное. А так ты снял слой глины на кирпичи — и все!

Я обернулся к Маше, ища у нее поддержки — она спала.

Потом дорогу перебежал мангуст. Я опять обернулся — Маша проснулась, но думала о чем-то своем.

Потом впереди на нашей полосе — прямо на проезжей части — оказался спящий в тени баньяна крестьянин с посохом. Объехать его мы не могли — навстречу летел грузовик, обвешанный со всех сторон огромными тюками. Барат Сыркару пришлось резко затормозить и съехать на обочину. Я снова обернулся назад — Маша посмотрела на спящего, но никак не отреагировала. Похоже, в ней шла какая-то внутренняя работа.

Ночь опустилась, когда мы въезжали в Агру. Гостиницу «Чанакайя», визитка которой была у Ромки, Барат Сыркар не знал, и мы немного поплутали по городу. Ужинали мы с Машей в отеле. За весь вечер она едва ли произнесла с десяток слов. Правда, ее молчание не имело ничего общего с той презрительной холодностью, к которой я успел привыкнуть за последние четыре дня. Холодность — еще ладно! Больше всего напрягает постоянное раздражение, которое вот-вот сорвется в сарказм. А тут… Что-то с ней происходило эти несколько часов в машине.

Перед сном она долго плескалась в душе — в этой гостинице у нас даже была настоящая ванная. Потом вышла, завернувшись в большое, практически белое, полотенце и шмыгнула под простыню. В нашем номере снова были две кровати, разделенные проходом.

Когда я зашел в ванную, на трубе с горячей водой висели постиранные Машей кружевные трусики и бюстгальтер. Это был знак дружеского доверия. До вчерашнего дня единственными следами ее пребывания в местах общего пользования были зубная щетка, паста, мыло и флакон с шампунем.

— Кстати, — сказал я. Напоминаю, мы с Машей сидели на мраморном парапете фонтана перед Тадж-Махалом. — Знаешь, что мне предложила Деби? Поехать дальше путешествовать вместе.

— Да? Хм. И что ты ответил?

— Ничего определенного. Я хотел сначала обсудить это с тобой. Ну, с женой!

— А как тебе самому кажется?

— Я пока не понял, что для дела окажется продуктивнее. Держать Деби в поле зрения или держаться от нее подальше.

— Ты допускаешь, что это могли сделать израильтяне? Ну, с твоим другом?

Я не делился с Машей своими соображениями — она сама делала такое предположение.

— Почему бы и нет?

— Да, в общем…

— А тебе не попадался на глаза тот дядька? — вспомнил я. — Ну, который вышел на солнечный свет, лет двадцать просидев в подвале?

Про Горохового Стручка, возможного куратора Деби, я ей рассказывал.

— Нет, здесь не попадался.

— Это тоже многое бы прояснило. Может, это все паранойя с моей стороны, и ребята действительно приехали просто покурить травы.

— Не знаю. Вон они!

Саша с Деби в обнимку подходили к нам. Деби разжала ладошку — в ней был кусочек самоцвета оранжевого цвета. Саша сиял.

— Это сердолик, самый дорогой здесь камень, — чуть улыбаясь уголками губ, сказала Деби. — Я сначала навела справки у местного гида.

Многие — и я когда-то был в их числе — думают, что после раздела британской Индии на собственно Индию и Пакистан все мусульмане оказались в Пакистане. Это не так. Хотя в процентном отношении мусульмане составляют ничтожную долю населения, вы постоянно наталкиваетесь на мужчин с короткой бородкой или с бритым лицом и заросшей шеей. Мусульманских женщин, как и полагается, на улице немного, и хотя в парандже я не видел никого, хиджабы в толпе иногда мелькают. А есть места, где вы просто чувствуете себя в мусульманской стране. Агра — одно из них.

— Вы бы видели их в прошлое воскресенье! — отреагировал на мое замечание Барат Сыркар. — У них закончился рамадан, и они носились по дорогам, как угорелые. В мою машину чуть не врезались двое подростков на мотоцикле.

— Мы тоже это наблюдали, когда ехали в аэропорт, — подхватил Саша. — В Израиле!

Мы все вместе направлялись в «Мраморный коттедж» — магазин, визитная карточка которого была у Ромки Ляхова. Втроем на заднем сидении оказалось тесновато: Деби, сидевшая прямо за мной, открыла окно и высунулась наружу, чтобы занимать меньше места в машине. Тем лучше — будет повод отказаться от совместного путешествия!

Деби просунула голову в машину, чтобы нам было слышно:

— Мы с Сашей и Фимой служили на блок-посту перед Вифлеемом. В течение всего рамадана было спокойно, зато на следующий день камни в нашу будку летели градом.

— Мы иногда даже стреляли в воздух, — подхватил Саша. — Бесполезно! Это же подростки — они нас не боятся. Знают, что по ним стрелять не будут.

Мы говорили по-английски, и к нам немедленно подключился Барат Сыркар.

— Мусульмане хотят, чтобы весь мир жил по их правилам, — начал он с философского обобщения, но тут же перешел к эмпирике. — У нас в деревне (он говорил: «ин май вилис») хотела поселиться одна семья мусульман и открыть бакалейную лавку. Мы им не разрешили. Ко мне пришла целая делегация — а меня в моей деревне слишком уважают. (Он именно так и сказал: «I'm too much respected in my village!») И они попросили меня пойти к тем людям и объяснить, что их у нас не хотят. Я объяснил, и они уехали. На следующий же день.

— И что же такого вы им сказали? — спросила Маша.

Наш водитель заранее довольно заулыбался: он был вправе гордиться собой.

— Я сказал: «Я сам — человек мирный! Я — хотя и чемпион по борьбе — вас не трону, и даже заступлюсь за вас, если вам нужна будет помощь. Но в деревне есть разные люди. Если вы не пообещаете мне сейчас же, что уедете отсюда, я не смогу помешать им спалить ваш дом».

— И они уехали? — недоверчиво спросила Деби.

— На следующий же день, — с достоинством отвечал Барат Сыркар.

— У нас в Израиле они в ту же ночь спалили бы всю деревню!

Что они все имеют против мусульман? Это же очень молодая религия! Ее адепты уверены, что вне ее нет спасения, и хотят как можно скорее обратить в нее все человечество. Христианство тоже прошло через эту детскую болезнь, кстати, пройдясь огнем и мечом по всему миру — от Палестины до Эквадора. И что, теперь бояться всех христиан? Нет, по моему опыту общения с мусульманами, если исключить фанатиков, больных людей, независимо от того, какие идеи они проповедуют, — иметь дело с последователями этой веры часто просто приятно. Я вспомнил свою афганскую операцию лет пять назад, и в груди у меня возник теплый шар. Один Джума Мохаммад, почтеннейший имам талуканской кафедральной мечети, чего стоит! Надеюсь, он по-прежнему жив и здоров.