Независимость мисс Мэри Беннет - Колин Маккалоу

— Ты это видишь? — спросил он, жадно наклоняясь вперед.

— Я это вижу.

— Тогда мы продолжим.

И он продолжал очень долго; и страницы громоздились все выше справа от ее самодельной писцовой подкладки. Колени Мэри начали дрожать, а руку ей сводила судорога. Наконец, когда он на мгновение умолк, чтобы перевести дух, она положила карандаш.

— Отче, сегодня я больше не могу писать, — сказала она. — У меня писчие судороги, а поскольку вы хотите, чтобы все это было переписано каллиграфически, я вынуждена просить вас остановить диктовку.

Он словно вернулся в себя откуда-то издали, заморгал, содрогнулся, раздвинул узкие губы в невеселой улыбке.

— О, это было дивно! — сказал он. — Настолько легче, чем пытаться извлекать смысл, глядя на слова.

— Как вы называете эту теологию? — спросила она.

— Космогенезис.

— Греческие корни, не латинские.

— Греки мыслили. Те, что жили позже, подражали.

— Я предвкушаю вашу следующую диктовку, но нужды запирать меня нет, — вновь попыталась она. — Во-первых, мне необходимо разминаться, а ходить взад-вперед в подобной тесноте мало что дает. И полку для моих книг, будьте так добры.

— Считайте себя счастливой, что я предоставил вам средства приготовить чашку чая, — сказал он, поднимаясь на ноги.

— Вы плохой хозяин, отец Доминус, ничем не лучше тех, у кого вы забрали ваших детей. Вы кормите меня, предоставляете мне кров, но лишаете меня свободы.

Только высказала она это пустому воздуху: он уже ушел.

Она села на кровать, чтобы изменить позу, а не только обеспечить телу достаточную опору, и попыталась разобраться в нагромождениях его фантазий. В глазах Мэри, неколебимой приверженки англиканской Церкви, он был вероотступником хуже любого еретика. Ведь о Боге он говорил, как не подобает христианину какого бы то ни было толка. И пока еще Иисус даже не мелькнул в теологическом мире, который он живописал. Из чего следовало, что он практически не имеет ничего общего ни с единой сектой, какой может похвастать Северная Англия. Если она, никогда не взвешивавшая во что ей могут обойтись слова, слышать которые люди не желают, держала свои мысли в узде и всеми силами старалась не уязвить его, то потому лишь, что к концу этой очень долгой диктовки она пришла к выводу, что он совершенно помешан. Остается только, чтобы он объявил себя Богом или, может быть Иисусом, и ее вывод будет неопровержим. Логика не имела отношения к его взглядам на вещи, которые он, казалось, считает созданными исключительно для его комфорта или удобства, или упований. Хотя в чем заключаются эти упования, она пока еще понятия не имела. Он утверждает, что он младший сын Бога!

Про себя она сочла, что ему около семидесяти лет, но если она ошиблась, то убавив ему годы, а не прибавив. За ним был хороший уход, его ли детей или кого-нибудь еще, значения не имело. Не исключено, что ему уже все восемьдесят. Так всегда ли он был помешанным, или это симптом дряхлости? Впрочем, никаких признаков маразма: превосходная память, острый в своих построениях разум. Дело было не в неразумности его разума и не в искривленности его памяти. Она попала во власть личности, полностью отчужденной от этики я структуры английского общества. Существуют ли в действительности пятьдесят детей? Тридцать мальчиков и двадцать девочек? Почему Тереза изменилась в лице, называя эти цифры? С какой въедливой строгостью допрашивал отец Доминус маленькую девочку о том, какие вопросы задает сестра Мэри? Ее долг перед ребенком требует не навредить ей, а то выражение, возможно, намекало на внушающие ужас наказания.

А потому впредь Мэри оберегала Терезу: ведь ее можно было расспрашивать о чем-нибудь менее губительном, чем количества или наказания. Поскольку отец Доминус не делал секрета из своих пещер, Мэри сосредоточилась на этом аспекте своего заточения. По словам Терезы, пещеры тянулись на много-много миль и все были связаны между собой туннелями; с благоговением Тереза сказала ей, что отец Доминус знает каждый дюйм каждого туннеля, каждую нишу, каждый закоулок и расселину. Одна система называлась «Южные пещеры», другая — «Северные пещеры». Мэри и Дети Иисуса жили в Южных пещерах, но работа велась в Северных пещерах, где также находился Храм Бога. На выяснение, в чем заключалась работа, потребовалось время, постепенно Мэри по кусочкам узнала это от Терезы и своего нового друга из Детей Иисуса, брата Игнатия. Он появился с шилом, отверткой, горсткой винтов, несколькими железными скобами и тремя деревянными досточками.

Вот тогда Мэри узнала назначение железных петель в дальней стене ее каморки: второй юноша с лицом, скрытым капюшоном, помог брату Игнатию внести его груз внутрь — но только после того, как поставил Мэри у стены и замкнул петли на ее щиколотках, будто кандалы. Затем, с помощью линейки, он разметил места винтов для полки и удалился, предоставив брату Игнатию заняться настоящей работой. Брат Игнатий был ниже ростом, чем брат Джером, как он его называл, но более мускулистого сложения и уже на грани юности. Когда Мэри спросила, сколько ему лет, он ответил, что четырнадцать.

— Тереза и я, мы старшие, — сообщил он, ввинчивая винты в мягкий камень.

— Почему брат Джером делал разметку, если он не собирался помогать тебе и дальше? — спросила Мэри.

— Ни читать, ни писать не умею, — весело ответил Игнатий. — Из нас только Джером умеет.

Она чуть не охнула.

— Никто из вас не умеет ни читать, ни писать?

— Кроме Джерома. Отец привез его из Шеффилда.

— Почему отец не обучил тебя грамоте?

— Да мы, думается, и так слишком заняты.

— Чем заняты?

— Как когда. — Игнатий приладил досточку на скобы, подергал ее и кивнул: — Ровнехонько. Джером дотошный, дальше некуда.

Туповатые карие глаза затуманились в усилии припомнить сказанное пару секунд назад.

— Может, толчем порошки, не то травы вымачиваем, не то фильтруем, не то дистиллируем, не то сгущаем, а то мазок краски накладываем. Голубой для печени, лавандовый для почек, желтый для мочевого пузыря, мутно-зеленый для желчных камней, красный для сердца, розовый для легких, коричневый для кишок. — Его рот открылся для следующего объяснения, но Мэри поспешно его остановила.

— Медикаменты? — спросила она.

— Чего-о?

— Что значит «фильтруем»? — продолжала она. — Или «дистиллируем»?

Он пожал широкими крепкими плечами.

— Не знаю. Просто мы это делаем, и это так называется.

«Он ведь сказал, что был аптекарем», — сказала Мэри про себя. И вслух:

— Вы готовите мази и эликсиры для отца Доминуса, правильно?

— Ага! Это самое. — Он начал складывать ее книги на нижней полке, а оставшиеся поместил на среднюю. — Ну, вот, сестра Мэри! Вам тут места еще на столько же хватит.

— Конечно! Спасибо, брат Игнатий.