Повседневная жизнь блокадного Ленинграда - Сергей Яров

Тела заворачивали чаще всего в простыни, но нередко и в тряпки, одеяла, мешки, рогожу, занавески. Одна из блокадниц видела «трупик ребенка в оберточной бумаге»{408}. Везти тела нужно было связанными крепкой веревкой, иначе умершие могли «размахивать» руками и ногами не только на ухабах. Гробы в декабре 1941 года приходилось ждать по 5—10 дней. Тела в них в «смертное время» везли редко. Недостаток гробов стал ощущаться особенно сильно с начала декабря 1941 года. «Надо днями стоять в очереди, чтобы получить тесовый ящик весь в скважинах», — отмечала в дневнике 15 декабря 1941 года И.Д. Зеленская{409}. Если санки имели спинку, то умершего везли «в сидячем положении»{410}. Разумеется, гробы были некрашеными, а крышка их иногда делалась из фанеры. Кое-кто пытался «украшать» такие гробы листьями комнатных растений, но это являлось редкостью. Стоили гробы в декабре 1941 года недешево (500—700 рублей, то есть месячный заработок рабочих), но и за такую цену их найти было крайне трудно. Не имелось досок, не все даже умели сколотить из них гробы. Ломали заборы, двери, но всё было тщетно. Если в середине декабря, как отмечалось в дневнике М. Тихомирова, лишь «изредка можно встретить тело без гроба»{411}, то в конце декабря «пеленашки» на ленинградских улицах стали обычным явлением. «В санках трупы голодных ребят» — такой была одна из строк стихотворения, сочиненного десятилетним И. Заболоцким, сыном знаменитого поэта, в январе 1942 года{412}.

Когда в декабре 1941 года управхозам было запрещено вывозить умерших в домах без гробов, милиционерам предписывалось следить за этим и задерживать нарушителей. В связи с резким скачком смертности запретами сразу же стали пренебрегать. Власти закрывали на это глаза, а затем фактически отменили свое решение. В феврале 1942 года допускалось везти тело без гроба лишь до ближайшего морга, но это требование было легко обойти{413}. И после первой блокадной зимы «пеленашки» не раз видели на улицах Ленинграда. «Каждый день еще везут обвернутые трупы», — отмечал в дневнике 23 мая 1942 года В.Ф. Чекризов. Поскольку снег к тому времени растаял, несли умерших обычно на носилках, использовались и тачки. Зимой 1942/43 года «пеленашки» исчезли с городских улиц. Тот же В.Ф. Чекризов записывал в дневнике 1 февраля 1943 года: «Встретил впервые за эту зиму “саночки”»{414}.

Для перевозки до кладбищ тел, скопившихся у моргов, больниц и на отведенных площадках, использовались грузовики. Помещались не все, а нехватка топлива не позволяла отправлять машины с меньшим количеством умерших. Их тела «утрамбовывали» как могли. «Грузовик, набитый голыми мертвецами стоя, перехваченный веревкой посередине и первый голый бородатый старик, стоящий во весь рост в машине, с руками, сведенными на животе, а в эти руки кем-то… всунут вверх ногами трупик младенца годика на два» — подобные или другие страшные картины стали привычны для города в «смертное время». О. Гречина передавала рассказ одного из шоферов о том, как в машину уложили даже 500 трупов, — вывозили погибших детей из Дома малютки. Она не сразу поверила ему, но грузовик, наполненный мертвыми детьми («в рубашечках и без рубашечек»), довелось в середине декабря 1941 года увидеть и А.Н. Болдыреву{415}.

Для перевозки тел приспосабливали также телеги и дровни. Погибших людей часто везли как дрова{416}. Зрелище смерти не сразу стало привычным. Чтобы это случилось, нужно было очерстветь, не откликаться на бесчисленные человеческие трагедии. С мертвыми и грузчики, и шоферы похоронных команд не церемонились. Моряки, выносившие трупы из дворца Ольги Константиновны на улице Чайковского, делали это даже «весело». И, наверное, не случайно: рядом стояли готовые к погрузке еще 12 машин. «Когда на кладбище машины буксуют в снегу, грузчики быстро подсовывают под колесо ближайшего мертвеца», — рассказывал А.Н. Болдырев{417}.

Хоронили умерших на нескольких кладбищах: Волковом, Большом Охтинском, Смоленском, Серафимовском, Богословском, Пискаревском, Еврейском, Памяти жертв 9 января, Татарском и Киновеевском. Самые массовые захоронения погибших — на Пискаревском кладбище (420 тысяч горожан и 70 тысяч скончавшихся в городе военнослужащих), Серафимовском (180—200 тысяч человек), Богословском (свыше 60 тысяч человек). Погребали также на острове Голодай[6]и в Веселом поселке. В печах кирпичного завода № 1, расположенного на Московском шоссе, в 1942 году было сожжено 119 863 трупа, в 1943 году — 12 122.{418} Пепел их, как считается, помещался в расположенных рядом с заводом карьерах, использовавшихся ранее для получения глины.

Кладбища, где осуществлялись массовые захоронения, представляли собой до лета 1942 года страшное зрелище. На них (и по пути к ним) были раскиданы сотни тел. Лишь часть их находилась в гробах или была привязана к здесь же брошенным санкам. Многие трупы валялись на земле в самых причудливых позах, нередко вовсе без одежды, обворованные мародерами и искромсанные каннибалами. Их ничего не останавливало, они вскрывали и гробы. «Покойники в них лежат полураздетые, т. к. с них всё сняли, что можно носить, валяются трупы голые, обезглавленные», — рассказывала о Шуваловском кладбище в январе 1942 года Т.К. Великотная. Она пришла в ужас, увидев, как даже у «исхудавшего тела» была отделена верхняя часть ноги — нет, «лучше быть зарытому без гроба, как папе, чем брошенному на произвол судьбы в гробу»{419}.

Погребением мертвых занимались особые команды, собранные из различных людей: бойцов МПВО, мобилизованных в порядке трудовой повинности «иждивенцев», рабочих предприятий и ведомств. Труд был очень тяжелым, особенно для истощенных людей, причем некоторые из них умирали здесь, рядом с могилами. Промерзшую землю взрывали динамитом, чтобы вырыть в ней траншеи. Затем их заполняли мертвыми, часто не без помощи экскаваторов. Одному из блокадников пришлось повидать зимой 1942 года «погребальную работу» экскаваторов на Смоленском кладбище: «Покойники были сложены штабелями (новых подвозили все время с другого конца), и экскаватор забирал их стальными клещами, одетых и раздетых, всяких, полные клещи переносили груз по воздуху и, разжимаясь над длинной траншеей, осыпал туда тела, валившиеся вниз с глухим стуком»{420}.

Поскольку необходимо было выполнить суточные «нормы» захоронений, старались трупами буквально утрамбовывать траншеи, чтобы в них не оставалось свободного места. «Укладывают мертвых поплотнее. Просматривают, куда можно еще положить. Кричит помощникам: “Эй! Здесь еще есть место, дай-ка три детских”», — передавал услышанные им рассказы М.Б. Рабинович{421}.