Большая книга ужасов 74 - Роман Волков

— Да ладно, — засмущался он.

— Не ладно. Ты меня спас. И я тебе безмерно благодарна. Только… — Грехова замялась, но продолжила: — Как тебе это удалось? Ты же школьник, по сути, еще ребенок… Что ты сделал?

— Ну, у меня есть иридиевая плата и фотография… Юли.

— Что?

— Просто я заметил, что, если взять в руки иридиевую плату или положить ее, скажем, в карман джинсов… в общем, чтоб она поближе к телу была, — влияние апейрона почти не ощущается.

— Логично. Иридий — металл, который чаще всего встречается в метеоритах, на Земле его очень мало, почти нет. Можно сказать, что это внеземной элемент… И земному протовеществу, вероятно, тяжело с ним взаимодействовать… А фотография? При чем тут фотография? Это уже к химии никакого отношения не имеет.

Волкогонов усмехнулся с видом умудренного опытом старца и знатока жизни:

— Лариса Николаевна, вы же сами говорили, что апейрон питается человеческими эмоциями, чувствами и мыслями. Это, по идее, тоже мало совместимо с химией.

Грехова немного растерялась и кивнула:

— Пожалуй.

— Ну вот. И я выяснил, что сильные чувства к кому-то тоже могут защитить, выпереть из башки склизкие щупальца этой дряни. Любовь, как говорится, творит чудеса!

— И ты, значит, влюблен в Юлю?

Роман поперхнулся и покраснел до самых корней волос. Но отступать было некуда:

— Ну, получается, что так. Потому и подумал, что вам может помочь фотография вашей семьи — то есть тех, кого вы любите. Так и получилось!

— Кого любите… — повторила Лариса Николаевна, и взгляд ее опять затуманился. Но на этот раз лицо женщины выглядело совсем иначе: оно было мягким и немного растерянным, на глаза навернулись слезы. Тряхнув головой, она несколько раз моргнула, потерла виски и резко выдохнула.

— Спасибо. — Теперь ее голос звучал куда уверенней и четче. — Но рассиживаться некогда.

— Ладно, — сказала Лариса Николаевна, тяжело поднимаясь со ступенек крыльца. Роман услышал, как хрустнули ее суставы, и, наверное, впервые подумал, что у учительницы химии сил гораздо меньше, чем хотелось бы. — Мне нужно возвращаться в школу, а ты домой иди.

Она посмотрела на Волкогонова своим знаменитым «педагогическим» взглядом и плотно сжала губы, превратившись в ту самую «химичку», которую недолюбливали все ученики четвертой пензенской школы. Роман тоже поднялся на ноги, и стало отчетливо видно, что он почти на голову выше Ларисы Николаевны.

— Никуда я не пойду, — спокойно возразил он. — Без меня вы тут загнетесь через пять секунд…

— Волкогонов! Ты забываешь, с кем говоришь!

— Ой, да помню я. Не начинайте. Неужели так сложно согласиться с тем, что помощь вам не помешает? Или все дело в том, что я ученик?

Грехова ошарашенно смотрела на парня, и видно было, как она лихорадочно подыскивает слова для ответа. Женщине было страшно, но инстинкт учителя, судя по всему, укоренился уже гораздо глубже, чем любой страх:

— Конечно, в том, что ты ученик. Роман, я очень тебе благодарна, но я несу ответственность за каждого…

Волкогонов не стал дослушивать эту пургу до конца.

— Да перестаньте уже! — гаркнул он. — Неужели вы не видите, что происходит? Да завтра уже всем будет плевать, кто там ученик, а кто учитель. Мы все умрем! Все!

Между ними на несколько бесконечно долгих секунд повисла тяжелая тишина. Лариса Николаевна с ужасом глядела в поблескивающие в поздних сумерках глаза старшеклассника. В них читались такие решимость и упрямство, что было понятно: она для него больше не авторитет.

«Как же быстро они растут», — промелькнуло в голове преподавательницы, и Грехова ощутила настоящий ужас от того, что эти подросшие дети, доверенные и доверяющие ей, завтра могут оказаться безвольными куклами на нитках чудовища, которое она сама же и выпустила… Но еще больше Ларису Николаевну испугало осознание собственного бессилия: одной ей не справиться. Как бы она ни хорохорилась, у нее одной просто нет шансов… а значит, и у детей. Для гордости и ложного «педагогизма» времени не было.

Женщина прикусила губу и кивнула.

— Ты прав, Роман. Пойдем вместе.

Волкогонов стал деловито шарить у себя по карманам.

Учительница химии следила за его резкими напряженными движениями, и осознание того, что человек перед ней уже не подросток, становилось все более отчетливым.

— Вот, думаю, надо держаться за нее, — прервал размышления Греховой Роман, протягивая иридиевую плату. — И фотографию тоже не выпускайте.

Лариса Николаевна кивала, не вполне понимая, что Роман говорит, но сомнений у нее больше не было. Может быть, все эти годы она слишком сильно недооценивала своих учеников. Может быть, стоило доверять им немного больше. Однако прошлого не воротишь. А сейчас есть шанс начать новую главу… и хотя бы частично искупить свою чудовищную вину за одержимость апейроном.

Войдя в школу, они сразу же ощутили накатывающие волны чужой воли. Чувство, что склизкие щупальца проникают тебе в голову, было хорошо знакомо обоим, но сейчас казалось, что они буквально атакуют каждый миллиметр черепа.

Голова начала раскалываться, а перед глазами поплыли красные круги. Однако, не сговариваясь и даже не взглянув друг на друга, Лариса Николаевна и Роман продолжали продвигаться в сторону кабинета химии — откуда все началось. Не вполне отдавая себе отчет в том, что собираются там обнаружить или сделать, защитники целеустремленно пересекали коридоры и лестничные пролеты. Они молчали — на разговоры просто не было сил, их все приходилось пускать на борьбу с ментальной атакой протовещества и на то, чтобы заставлять ноги перемещаться.

Роману казалось, что они идут сквозь густую патоку. Мышцы болели, и в глубине души росло опасение (хотя парень ни за что не признался бы в этом даже самому себе), что ему просто не хватит сил, если все и дальше будет продолжаться именно так.