На рубежах южных (сборник) - Борис Тумасов

– Ты не степь нюхай, а про дело думай! – недовольно проворчал Собакарь. – Враг на носу, а он и не думает о нем.

Дикун хлестнул коня и галопом взлетел на вершину кургана. Отсюда хорошо были видны широкие степные просторы. На курган, не спеша въехали Собакарь, Шмалько и Половой.

– Тут и стоять будем! – решил Дикун. – Лучшего места не найти. Пушки, Осип, вот здесь, на кургане ставь!

Собакарь окинул взглядом степь и одобрительно кивнул головой:

– Добре! А конников наших вон в том лесочке поставим. Когда время придет – они солдатам в бок ударят.

Вот уже месяц, как вернулись с похода казаки, месяц, как восстали они. Всколыхнулась вся степная Кубань от Тамани до Усть-Лабы, и на севере – до земель войска Донского. С оружием в руках поднялась казачья голытьба, а старшины бежали искать защиты за крепостными стенами Усть-Лабы. Но и там они не чувствовали себя в безопасности. Повстанцы готовились к осаде крепости.

В начале сентября из станицы Березанской прискакал гонец с донесением, что по степи, на Усть-Лабу, движется Вятский мушкетерский полк.

Не дожидаясь возвращения из-под Усть-Лабы отряда Леонтия, Дикун свернул лагерь и, посадив казаков на подводы, за сутки добрался до Березанской.

Через полчаса пушкари Шмалько втащили на курган четыре единорога и укрыли их в высоком сухом бурьяне. Сотни три конников Половой увел в лес. Пешие казаки растянулись широкой лентой, загородив дорогу на станицу Березанскую. Черноморцы, готовясь к бою, протирали мушкеты и пищали, проверяли порох, кусали свинец на заряды.

– Добрую позицию выбрали, – удовлетворенно проговорил Дикун, стоя на кургане рядом с пушкарями.

– Да, добрую! – сумрачно подтвердил Собакарь.

– Чего ты, друже? – спросил Федор у него. Тот тяжело вздохнул.

– Болит у меня душа, Федор. Рубил я, брат, ляхов, рубил турков и персов. А теперь придется бить православных, своих.

– А кто их просит идти до нас?

– Ашо они, по доброй воле? Гонят их. А сами они не богаче нас, голоты…

Смуглое лицо Дикуна стало злым.

– Мудришь ты, Никита! – проговорил он. – Ежели мы их не побьем – они нас прикончат. Здесь так: кто кого. Нехай солдаты до нас переходят – братами будут. А пока идут на нас – враги.

Собакарь не возражал.

День прошел в ожидании неприятеля. По степи медленно поползли сиреневые вечерние тени. От казачьего стана потянуло горьковатым дымком, казаки варили ужин.

На курган наметом выскочил всадник – молодой чубатый казак на маленьком горском скакуне.

– Эй, атаманы! – закричал он. – Солдаты верстах в десяти от нас, за Ирклиевской, лагерем стали, костры жгут.

– Откуда проведал?

– Парнишка один, казачонок, из Ирклиевской пригнал…

– Ясно! – Федор кивнул головой. – Значит, утром надо ждать недобрых гостей. Ну что же! И встретим, и накормим досыта, и спать положим!

Немного погодя в глухой степной темноте погасли казачьи костры. Тихо стало в степи. И только от тихого, заросшего камышами Бейсужка до степного кургана негромко перекликались караульные.

На всходе солнца в казачий лагерь прискакали дозорные.

– Идут! Готовсь! – пронеслось.

– Сдвигай возы! – крикнул Дикун.

Казаки пришли в движение – убирали казаны, гасили огонь. Быстро разбегались по местам, прячась в высокой траве, за буграми, уводя коней и волов к реке. Ровной линейкой выстроились скованные цепями возы.

Утомительно медленно тянулось время. Сняв папаху, Федор выглянул поверх воза. У горизонта вырисовывались две колонны. Они двигались походным порядком, с барабанным боем.

– Верно, не бачут нас!

– То как сказать! – Опытным глазом Собакарь заметил в колоннах оживление. – Вглядись лучше. Перестраиваются!

Дикун присмотрелся. Солдаты разворачивались в боевой порядок.

Вятцев было немногим больше казаков. Двигались они неторопливо, спокойно, мерным и твердым шагом. Блестели на солнце штыки.

Не доходя до леса, пушкари развернули пушки в сторону казачьей обороны.

«Одно, два, три, четыре, пять, шесть…» – про себя пересчитывал пушки Федор.

Как бы угадывая его мысли, Никита подсказал:

– Догадался бы Ефим вовремя отбить их. Это было бы…

Он не успел закончить: пушки рявкнули, и ядра со свистом пронеслись над казаками.

Все чаще и чаще били барабаны. Солдаты ускорили шаг. Все ближе и ближе их ряды.

– В штыки хотят взять…

– Осип, чего молчишь?! – крикнул Дикун в ту сторону, где стояли казачьи единороги.

Прошло еще несколько минут. Земля содрогалась от тяжелого топота сапог. Уже ясно были видны хмурые лица солдат.

Прямо на Федора шел офицер со шпагой в руке. Вот он повернулся вполоборота к солдатам, что-то крикнул. Но в эту минуту вразнобой загрохотали казачьи единороги. Картечь вырвала из рядов десятка полтора солдат.

– Вперед! Вперед! – кричали офицеры.

– Брешете, еще нет такой силы, чтоб одолела казаков! – закричал Федор. – Ось мы вам сейчас покажемо!

Захлопали казачьи мушкеты и пищали, рявкнули еще раз единороги, выбросив навстречу солдатам картечь. Наступающие на мгновение приостановились, но затем, увлекаемые офицерами, снова бросились вперед.

– Эх, Ефим! – в сердцах выкрикнул Собакарь.

Вятцы уже предчувствовали победу. Вот сейчас, пока казачьи пушкари заряжают пушки, они навалятся на казаков и сомнут их.

Но вдруг из леска, рассыпавшись лавой, во фланг наступающей пехоте хлынула казачья конница. Вятцы дрогнули, попятились.

– В сабли! – зычно крикнул Дикун, и степь ощетинилась кривыми казацкими саблями и короткими пиками. Столкнулись две живые стены. Стрелять некогда – кололись штыками и пиками, рубились саблями…

Версты две по пятам теснили вятцев казаки. А ночью изрядно потрепанный полк, забрав в Ирклиевской все подводы, отступил на север.

За станицей колючие кусты терновника, пожелтевшие метелки пырея, вытянувшийся в человеческий рост будяк-татарник. Любит Анна слушать степную тишину.

С кургана видна вся станица и далекая, до горизонта, степь. Из-под ладони Анна всматривается туда, где из голубой дали волнами переливается светлое марево – словно вода колышется.

В той стороне, – ходили по станице слухи, – шел бой между казаками и солдатами.

– Господи, – молится Анна, – убереги его от пули вражьей, от штыка острого…

Горячие губы ее шепчут не мужнее имя, а того далекого, любимого.

Горька бабья доля. Не лежит у Анны к Кравчине сердце. А он чует это. Совсем не стало от него жизни, как умерла свекруха и побывал в станице Котляревский. Не сходили с тела Анны синяки. Но кому пожалуешься? Над женою муж хозяин.